Почему в русском устном небольшие печки называют буржуйками?
Как появилось выражение в два счета? - спрашивают нас. Оборот русского устного в два счета впервые в словаре под редакцией Дмитрия Николаевича Ушакова (словарь вышел в свет в конце 30-годов XX века). И не случайно.

Полагают, что этот оборот - отголосок Гражданской войны. Под влиянием строгих распоряжений военного времени, под влиянием военной команды раз, два и стало употребляться сочетание в два счета – в значении "быстро, без промедления".

Мне так нравится другое слово тех далеких времен, оно греет душу и тело – буржуйка. Так называли самодельные печки, в Ушаковском словаре у буржуйки пометы: "новое, областное, ленинградское". Почему же в холодные и голодные годы печку называли буржуйкой, ведь согревала она всех одинаково – и богатых, и бедных?

Скорее всего, по форме: буржуйка была пузатая, на коротких ножках, как и буржуи, изображавшиеся на плакатах тех времен, – с огромным пузищем, набитым, видимо, ананасами и рябчиками, и на коротких ножках. Эдакий буржуй-буржуин настоящий.

Каждое новое поколение и должно разговаривать по-новому, считает профессор Юрий Прохоров.
Ректор Государственного института русского языка имени А. С. Пушкина, вице-президент Российского общества преподавателей русского языка и литературы Юрий Прохоров не раз высказывался, что чистоте русского языка угрожает не столько появление иностранных слов, сколько неправильное употребление русских. Когда в очередной раз профессор Прохоров приехал в Петербург на V Ассамблею "Русского мира", где, по его словам, филологи могут свободно, не боясь подвоха, общаться с журналистами, тут «Вечёрка» и побеседовала с ним.

 
— Юрий Евгеньевич, как бы вы определили языковой вкус эпохи?
— Мы сейчас ощущаем состояние некоторой оторопи от тех изменений, которые реально и объективно происходят в русском языке. Мы не привыкли к таким изменениям. И почему-то легче восприняли изменение общественного строя государства, чем родного языка. Мы почему-то считаем, что строй изменился, и бог с ним, а вот язык должен остаться святым и непогрешимым. Язык — это две ипостаси. Первая транслирует нам всю предыдущую культуру, а вторая — позволяет жить здесь и сейчас, а не вчера и завтра. И если мне нужны единицы, связанные с моей сегодняшней жизнью, то они возникнут: появятся новые конструкции, новые модели, и писать письмо мы будем одним образом, а эсэмэску — другим. Потому что у письма одна цель, а у эсэмэски — другая: моментально получить ответ на конкретный вопрос…

— А в «Твиттере» мы будем третьим образом писать…
— И это абсолютно нормально! Не надо забывать, что, когда писал Александр Сергеевич, не было ни первого, ни второго, ни третьего, ни двадцать восьмого…

Политика должна быть эффективная. Экономика – современная. Развитие – динамичное. Лидер – энергичный. Деятель – крупный. Программа – долговременная.

Иногда говорят, что авторитарного человека нет, это выдумка философов и социологов. С одной стороны, действительно, об авторитарном человеке мы узнали (и он сам узнал о себе) из философских трактатов середины XX века. Но, с другой стороны, он все-таки существует, и не только как плод философского рассуждения.

Я вспоминаю знаменитую фразу знаменитого математика и логика Готлоба Фреге из предисловия к его «Основным законам арифметики». Вот что он написал об истинности существования (цитирую по памяти, но близко к тексту): «Если я сейчас сижу в этой комнате, гляжу в окно, а за окном воет ветер, идет дождь, то значит, ветер действительно воет, и действительно идет дождь, что бы кто об этом ни подумал».

Переживание истинности происходящего является предпосылкой, от которой мы можем двигаться дальше. Иначе любой разговор теряет смысл, а дискурс превращается в стёб (см. конец данной колонки).

Почему в Финляндии неприлично называть русского (по крайней мере, в его присутствии) ryssä, но принято говорить venälainen? Это особенно удивляет русских-нелингвистов, ведь заимствованное через шведский ryssä и похожее на русское самоназвание русский им вовсе не кажется неприличным. Данный пример хорошо иллюстрирует принцип природной немотивированности языкового и коммуникативного знака в диалектическом сочетании с исторической его обусловленностью (Кашкин В.Б., 2003, с.95). Запрет на употребление знака (или, точнее, ограничение на его употребление) связано с историческим опытом социума. Табуированность (или, точнее, условная табуированность) знаков или тематических сфер связана с исторической памятью о его использовании и с политической выгодой момента. В исторической памяти этнонима содержится ретенция (по Э.Гуссерлю), а в возможных политических дивидендах употребления – протенция и интенция знака.

Точно в таких же отношениях, как venälainen и ryssä в финском, находятся финн и чухонец в русском языке, а также: американец и америкос (или янки), итальянец и макаронник, немец и фриц (и даже фашист, хотя данное слово по происхождению именно итальянское, а не немецкое), еврей и жид (ср. данные по индексам упоминаемости этнонимов-инвективов в рунете и в российской прессе в Вахин А.А., 2002, с.1). В русском дискурсе второй половины ХХ века даже слово еврей почему-то получило оттенок запретности. Если его произносят, то полушепотом, иногда заменяя «эвфемистическим» описанием: еврейской национальности, дочь Израиля и т.п. Добавление маркеров извинения выдает политический момент употребления данного этнонима, по происхождению стоящего в одном ряду с русским, немцем и т.п.

Подобный политический момент можно наблюдать в корявой кальке с англо-американского, когда некоторые преподаватели русского языка как иностранного предлагают темнокожих африканцев больше не называть неграми. Политическая подоплека предлагаемого выбора (коммуникативная стратегия извинения) ясна из того факта, что слово негр в русском до последнего времени (времени появления подобных лингвополитических эксзерсисов) не носило отрицательных коннотаций. Предлагаемое же африканец или афроамериканец выдает заимствованное происхождение подобных нововведений. Причем калька в данном случае не столько лексическая, а коммуникативно-поведенческая: копируется коммуникативная стратегия подчеркнутой не-агресссивности, имеющая мало общего с подлинным уважением и взаимным признанием иного. Неуклюжесть сего новоязовского изобретения замечена уже сатириками, придумавшими «этноним» афророссиянин.

Константин А. Богданов. Из истории клякс: Филологические наблюдения. – М.: Новое литературное обозрение, 2012. – 216 с., ил. – (Научное приложение. Выпуск CVI).

Петербургский фольклорист, филолог, культуролог, антрополог, историк, семиотик… - каждое из этих обозначений лишь отчасти отражает многообразную полноту его интеллектуальных усилий - Константин Богданов, известный своим вниманием к неявным и окольным сюжетам европейской культурной истории (вспомним хотя бы его книги "Homo Tacens: Очерки по антропологии молчания", "Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры XVIII—XIX веков", "О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов", вошедшие в сборник "Повседневность и мифология" работы о суевериях и этикете, связанных с чиханием, о культурных смыслах игры в жмурки или, из коллективного сборника "Русская литература и медицина" - о страхе погребения заживо), продолжает развивать эту нетривиальную исследовательскую линию (в том, что это именно линия, хоть и ветвистая, можно не сомневаться).

Свои наблюдения над культурной жизнью клякс – чернильных пятен в прямом и (немыслимом без него) переносном смысле – сам автор скромно именует филологическими. Тем не менее, кажется очевидным, что смысл этого предприятия – как это, впрочем, у Богданова всякий раз и бывает - простирается далеко за рамки филологии (понимаемой как наука о слове вообще и словесных искусствах в особенности). Дело тут, конечно, не в слове: оно – только посредник между человеком и миром, носитель симптоматики. А вот выслеживаются и вылавливаются с его помощью вещи гораздо более коренные и крупные.

Когда-то в Институте языкознания, устроив маленький перерыв в трудах, мы поставили вопрос о функциях скверных слов. Обсуждение заняло немного времени (да, я знаю, что нынче об этом книги пишут, но что же делать, кормиться надо…). Установлены были три функции скверноматерной лексики:

функция прямого, непосредственного называния, — вполне можно обойтись анатомическими терминами, если уж пришла охота поговорить;
синтаксическая функция устной речи; некоторые индивиды с неразвитой речью вставляют в нее слова-паразиты «вот», «значит» и подобные, а другие, для той же иллюзорной гладкости и связности, — бранные слова;
экспрессивная функция, когда от бедности словарного запаса и скудости представления о выразительности бранные слова используются как украшение.
И это все. Можно добавить, что в процессе обсуждения ни одного из данных слов произнесено не было — просто по причине владения речью, а если проще — умения говорить.

Правда, бывает такая нервная болезнь, вроде заикания, когда из человека бранные слова выскакивают практически помимо воли. Такая словесная рвота. Но это нужно лечить, а не оправдывать и тем более уж не воспевать.

Так что никаких резонов для употребления бранных слов я усмотреть не могу.

Мастерство Уильяма Шекспира в английском языке проявляется в большей степени в используемой им грамматике, нежели в словах.

Об этом сообщили ученые из университета Стратклайда в Глазго, Шотландия.

Доктор Джонатан Хоуп выяснил, что слава Шекспира как словообразователя своего времени вполне может быть обязана тому, что именно его записей сохранилось больше. Возможно, ему принадлежит не больше неологизмов, чем остальным авторам-современникам Шекспира, отмечает EurekAlert.

В отличие от этого, считает ученый, хотя грамматика Шекспира и порядок слов практически вышли из употребления, именно они ставят его отдельно и обеспечивают ему выдающееся положение.

В главе новой книги по английскому языку доктор Хоуп оценил лингвистические, грамматические и синтаксические особенности шекспировских пассажей. Он выяснил, что хотя они могут оказаться непростыми для понимания современной аудитории, именно эти особенности являются наиболее знаковыми с точки зрения мастерства драматурга.

Мы публикуем текст лекции доктора филологических наук, заведующего отделом языков народов России Института лингвистических исследований РАН, профессора факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге Евгения Головко «Как рождаются языки (пиджины, креольские и смешанные языки)», прочитанной 25 ноября 2011 года в Лектории Политехнического музея Москвы в рамках курса «Языки и люди», организованного Институтом лингвистики РГГУ и Лекторием Политехнического музея.

Евгений Головко: Спасибо большое, Нина, и спасибо организаторам за то, что они сочли возможным меня пригласить. Я очень рад здесь присутствовать, я, честно говоря, не ожидал, что в пятницу вечером в 7 часов будет столько людей, которые не смогли найти более интересное занятие, а захотели что-то узнать о лингвистике, о языках, – это вселяет надежду. Не знаю, надежду на что, но это приятно, черт возьми. Спасибо, что вы пришли, я постараюсь соответствовать той теме, которая заявлена в качестве лекции. Не знаю, насколько мне это удастся, и заранее прошу прощения за какие-то возможные неясности или некоторую скомканность, потому что то, что я обычно рассказываю, то, что я читаю в Европейском университете, или на филологическом факультете Петербургского университета, это семестр продолжается. И это - как сказать? – 15 лекций. А иногда еще бывает 15 лекций и вдобавок 15 семинаров, вот тогда уже точно можно во всем разобраться не торопясь. А за 1 час 10 минут, как мне сказали, это немножко трудновато. И я не очень знаю, с какой скоростью и на каком уровне говорить, насколько я должен вдаваться в подробности или нет, но вы меня потом поправите. Насколько мне известно, будет возможность задать вопросы, и я уже тогда постараюсь исправиться – все, что я недоговорил в свое основное время, я постараюсь поместить в ответы, если, конечно, вопросы появятся.

...и Запад, и даже Америка – это понятия, построенные русской ментальностью. Изнутри Запада Запада нет. "Запад" – дистанционное понятие, которое обусловлено именно вненаходимостью России по отношению к Западу. Кстати, очень хорошо следить за новыми "западными" течениями именно по русской прессе, где вдруг выстраиваются обобщения, которых изнутри самого Запада просто не наблюдаешь.

Ограничусь тем, что делается вокруг моей проблематики. Я заканчиваю книгу, которая называется "The Transformative Humanities: A Manifesto" («Трансформативная гуманистика: манифест»), где рассматриваются назревшие перемены в методологии гуманитарных наук. Это и философия, и лингвистика, и культурология. Я пытаюсь предложить конструктивные альтернативы сложившемуся положению дел. Сейчас у гуманитарных наук быстро сокращается студенческая и аспирантская популяция, поскольку они воспринимаются как архивная, текстуально-ориентированная область интересов, ничего общего не имеющая с движением человечества вперед, с технологическими прорывами, с обновлением научной картины мира. Пора переоринетировать гуманитарные науки с прошлого на будущее, восстановить их гуманистический потенциал – они должны иметь дело не только с текстами, их интерпретацией или реинтерпретацией, но с человеком во всем объеме его творческого потенциала.

Ксения Туркова узнала, из чего состоял студенческий сленг прошлого.
Явление под названием «студенческий сленг» похоже на поношенные коньки старшего брата Малыша из мультика о Карлсоне. Помните, как Малыш боялся, что вслед за одеждой и спортивным инвентарем ему достанется и старая жена?

Со студенческим жаргоном примерно то же самое. Его носят и донашивают многие поколения. Появляются хипстеры, гаджеты, флешмобы и вебинары, а шпоры, бомбы, ботаны, преподы, факи (в смысле факультеты) и студентам-из-африки-просьба-сдать-хвосты остаются.

Эту колонку о студенческом сленге я задумала довольно давно, но все это время никак не могла решиться: жить ей или не жить? Уж больно скучен, до оскомины знаком и старомоден этот язык. Вернее, конечно, не тот язык, на котором говорят студенты, а весь набор специализированных студенческих слов и словечек, обозначающих студенческие же реалии, которыми полны словари.

Бедный студент — очень точное словосочетание. Как-то нечем ему, бедному, похвастаться в плане какого-то специфического профессионального вокабуляра. Разве что названиями предметов, образованными всем известным дедовским способом — от фамилии преподавателя. А тут простор большой.

Что за понты встречаются в русской литературе XVIII-XIX веков?
Можно ли обходиться без понтов? Можно. Но не всегда, вот если классику читаешь, то о понтах надо знать. Скажем, читаете вы оду Гавриила Романовича Державина "Благодарность Фелице", написанную в 1783 году:

Предшественница дня златого,

Весення утрення заря,

Когда из понта голубого

Ведет к нам звездного царя.

"Когда из понта голубого ведет… царя"… Что за понт голубой здесь?

А что за понт у Павла Андреевича Мельникова-Печерского. Вот фрагмент из произведения "В лесах":

"- Что ж это за морские плоды такие? Научи ты меня, старуху, уму-разуму, ты ведь плавал поди по морям-то, когда в митрополию ездил. Она ведь, сказывают, за морем.

В своей книге «Против унифицированного мышления» (изд-во Odile Jacob), Клод Ажеж (Claude Hagège), профессор Коллеж де Франс, обвиняет английский язык в том, что он является проводником унифицированного мышления, и призывает к бунту
Le Point : Вы утверждаете, что распространение одного общего языка приводит к унификации мышления. Почему?

Клод Ажеж : Здесь нужно выбирать слова, ведь распространение одного общего языка, как это было с латынью на протяжении многих веков в Европе и за ее пределами, не несло в себе опасности унификации мышления. Напротив, это создало благоприятные условия для разнообразия. Я говорю не о каком-то абстрактном языке, а об английском. Английском, распространение которого по миру сопровождается распространением неолиберальной идеологии, при этом весь мир стал одновременно ее автором и жертвой. Распространение какого-то одного языка не всегда имеет негативные последствия. Оно может отвечать потребностям и пожеланиям какого-либо народа, как это было в случае с языками, получившими широкое распространение.

Но разве не так было с английским языком?

Героиня очередной истории проекта "Окно в Россию" рассказала о том, почему в Чехии важно помнить слова "Катюши", что чехи думают о русских и как правильно есть кнедлики.
Не ошибемся, наверное, если скажем, что Чехия у многих из наших читателей ассоциируется с дешевым и вкусным пивом, дешевым (по сравнению, например, с Москвой) жильем и прекрасной кухней. Все это в Чехии, конечно, есть, но героиня очередной истории проекта "Окно в Россию" считает, что даже с этими клише нужно быть очень осторожным. А почему, вы узнаете из ее рассказа.

Profile: Sasha Mayer, в Чехии с 2003-го года.

"В 2003-ем году, в свои только-только исполнившиеся 17, я, с огромным чемоданом в руках, забитым, помимо кастрюль и сковородок, учебниками, в два часа ночи спрыгнула с поезда Москва-Прага на перрон вокзала. И это была даже не Прага, а провинциальный городок Оломоуц, что находится в Моравии и славится своим университетом и храмом на холме, который когда-то посетил Папа Римский. Было 2 часа ночи. От соседки по купе я узнала, как сказать по-чешски таксисту "хочу проехать на улицу...." .

Приехала я поступать в университет. С тех пор прошло почти 9 лет, я прижилась и освоилась. Прага - сказочный город с ее узкими улочками, церквями, вечными сосисками на Вацлавке и лебедями на Влтаве.

Как в русском устном возник оборот "валять дурака"? И есть ли что-нибудь общее у куклы Петрушки и одноименного растения?
Вот какая петрушка получается – все валяют дурака.

В литературном языке валять - глагол переходный, то есть указывает на действие, переходящее на объект. Скажем, валять (что?) шерсть (объект), валять валенки. Если так, то грамматически оборот валять дурака надо понимать так: повалить глупого на пол и катать его по полу, чтоб поумнел (то есть дурак – это и есть объект, на который направлено действие валять). Но такое предположение только ради дуракаваляния. В русском устном валять дурака – "притворяться глупым или бездельничать". Так откуда же это самоваляние?

Две версии. По одной, валять дурака по аналогии с выражениями ломать, корчить, строить, разыгрывать из себя шута, скомороха. Сравните: ломать шута – валять дурака. По другой версии: валять дурака - от детской игры, забавы с неваляшкой, с куклой ванькой-встанькой. Сколько не валяй его – стоит себе стоймя, как стойкий оловянный солдатик. От этой забавы с куклой-неваляшкой и выражение ваньку валять, а потом уж на месте ваньки – дурак, а потом уж – и Петрушка.

Как говаривал Цицерон, и в жизни, и в языке самое трудное – чувство меры, считает профессор Элеонора Головина.

«Как относиться к диалектизмам в нашей речи? В арсенале писателя-деревенщика, скажем, они – уместное и даже подчас восхищающее читателей изобразительное средство. Пермский поэт, уроженец Котельничского района, Анатолий Гребнев, например, пишет: Змей Горынич крестьян не любил! – Закогтил он царевну-деревню, Изнахратил её, загубил.

У некоторых модных авторов диалектизмы достаточно неожиданны в качестве органической части авторского лексикона. Не зная корней Саши Соколова, чувствуем "вятскую струю" в его "Палисандрии": блазнится, рассупонить корсет, симпомпушечка, кто да кто, щиблеты и др.

Немотивированное употребление местных словечек в публичном обиходе может вызывать вопросы, сомнения относительно языковой (интеллектуальной, культурной, профессиональной и т.д.) компетентности индивидуума.

Сказанное распространяется и на язык современных СМИ, который, как зеркало, отражает речевую практику общества. Оценить уместность и необходимость диалектных элементов в каждом случае предоставим нашим читателям.

"ВЯТСКАЯ ОСОБАЯ ГАЗЕТА". Кировчанам сегодня брюкву чесать приходится уж никак не реже, чем тому отрехолку (2009, № 24), Энтузиазм, которому могли бы позавидовать записные детсадовские отрехолки (2009, № 14), Вдоволь напузырившись, народ двинулся вниз по Московской (2009, № 14), Наплюём ли мы сегодня мудаку в его бесстыжие толы (2008, № 42), Голимый гешефт после махинации с одной лишь тысячей тонн советского щебня уже шкалит за миллион (2008, № 51), Асфальт превращается в подобие расшеперившейся трещинами пустыни Гоби (2008, № 51), Зуб немедленно выхвостнули (2007, № 39), Дорог можно было бы строить по тысяче километров ежегодно. Да плюс ещё километров шестьдесят – на те миллионы, которые тратятся сегодня на губернаторский пиар. Так сказать, на верхосыточку (2008, № 43), То есть кировчане , образно говоря, одикли уже до того, что готовы платить даже за плохую воду, лишь бы она текла (2010, № 49).

ТУПЕЕМ, однако… На днях позвонила в редакцию читательница и рассказала просто невероятный случай.

Класс, в котором учится ее сын, на уроке русской литературы писал сочинение на свободную тему. Ее сын решил остановиться на любимом Пушкине, взял строки из стихотворения «К Чаадаеву»:

Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

Подошла учительница: «Петя, а ты не мог бы сменить тему? Видишь ли, тут двойной смысл: можно понимать, как собственно душу и как душить эти самые порывы. Так что смени тему, выбери что­-нибудь поопределеннее».

– Как это все понимать? – вопрошала возмущенная читательница.

Факт столь своеобразного толкования не был для меня сюрпризом. Буквально накануне пришлось отбиваться от болельщика, которого возмутило, что в одном из спортивных репортажей автор сих строк назвал его любимцев – футболистов московского «Динамо» – «бело-голубыми». Дескать, на что намекает газета этими словами?

Слово облекает сущность; новое слово — новая сущность. Новых слов всё больше в языке, и вслед за ними в нашу жизнь входят новые понятия, новые идеи, новые отношения. Человек не успевает осмыслить всех обновлений лексически-смыслового багажа, с которым продолжает своё земное странствие.

Кажется, есть смысл остановиться, помолчать, задуматься о тех неочевидных сущностях, что кроются в новомодных словечках.

Мы сами строим отношения со словесностью. Можно складывать свой лексический мир, как кубик Рубика, питаясь сливками классики и углубляясь в суть вещей. А можно, в духе времени или в безумной спешке, заглатывать на ходу клише и штампы, довольствуясь готовыми полуфабрикатами.

Качество пищи не может не сказаться на состоянии здоровья. Здорово ли наше общество? — вопрос риторический. Общество, для которого из убогих слов стряпают убогую действительность, словно пироги по советским общепитовским стандартам… «Допускается замена масла сливочного на маргарин», — гласили рецептурные книги ушедшей эпохи. — «Маргарин заменяют безводным жидким или кулинарным жиром в пропорции 1 к 0,83…»

Немногим лучше те замены, что с лёгкой руки масс-медиа вползают в нашу речь. В самых базовых понятиях, без которых человек — не вполне человек, ему подсовывают заменители. Вместо счастья — качество жизни. Вместо любимых — каких-то партнёров. Вместо дружбы — комфортные отношения. Вместо поиска истины — толерантность.

История помнит немало примеров централизованной промывки мозгов. Тирания — отменная кузница идеологических штампов. Терминологическую отрыжку французской революции на ура восприняли большевики; тон был задан — и понеслось: диктатура пролетариата, враг народа, член семьи изменника Родины… Каждый новый тиран стремится владычной рукой насадить и утвердить свою систему координат с новыми понятиями о добре и зле. Даже если этот тиран — демократическое большинство.

Русский журнал: Нас интересует такая тема, как язык авторитарного человека. Будем исходить из мысли, что между Первой и Второй мировой войной все, что связано с языком революции, с языком нацизма и так далее встраивается в механизмы обслуживания авторитарной власти. Но помимо авторитарного языка и авторитарной политической системы формируется еще и авторитарный человек как таковой. Сегодня мы наблюдаем за современным состоянием публицистики в России, и мы видим такой процесс: практически не употребляются аббревиатуры. Отсутствие аббревиатур говорит в пользу того, что современный язык стал более свободным. Потому что все-таки мы привыкли думать, что очевидным признаком авторитарности является наращивание аббревиатур. Потому что оно обозначает принадлежность человека к определенному узкому кругу. Каково ваше понимание данного процесса?

Михаил Эпштейн: Я бы ответил на Ваш вопрос неоднозначно. Безусловно, насыщенность аббревиатурами может свидетельствовать о тоталитарности языка. Но и в современном языке я до сих пор нахожу много аббревиатур, меня смущающих. Например, на Фейсбуке биографический профиль каждого участника включает место образования, и там трудно хоть что-нибудь расшифровать. ПБСМУ какое-нибудь. То ли это Петербург, то ли это Петропавловск-Камчатский, не понятно. Вообще, в Советскую Россию 1920х гг. склонность к сокращениям пришла из Америки: от фордовского эффективного отношения и к процессу труда, и к процессу языковому: все сжимается во имя экономии времени. Так что эта техническая рационализация в виде аббревиатур сейчас продолжается.

М. КОРОЛЕВА: Мариэтта Омаровна Чудакова в блоге на сайте «Эхо Москвы», этот пост назывался «В Конституции всё написано», она высказала следующую мысль: фраза о том, что «одно и то же лицо не может занимать должность президента более двух сроков подряд» была понята всеми нами неправильно и понята лукаво. Она говорит, что не первая обратила на это внимание, был доктор политических наук Пастухов, который в «Новой газете» написал об этой фразе.

Мариэтта Чудакова перечитала статью конституции. Как она звучит, статья 81-я, часть 3-я гласит: «Одно и то же лицо не может занимать должность президента РФ более двух сроков подряд». Что говорит Чудакова? «Если взглянуть на текст незатуманенным взором, то, в полном соответствии с духом нашей Конституции, охраняющей страну от узурпации власти, главное слово здесь, конечно же, - БОЛЕЕ. Только два срока - и НЕ БОЛЕЕ того! Слово же ПОДРЯД имеет в данной статье чисто техническое значение», - считает Чудакова. Она, заметьте, филолог тоже. «Оно лишь указывает на то, что вот эти два позволенных президенту срока следуют ПОДРЯД, один за другим... И если не выдвинулся на второй срок СРАЗУ ПОСЛЕ ПЕРВОГО, то - поезд ушел». По мнению Чудаковой, например, Путин Владимир Владимирович не может участвовать в выборах 2012 года, потому что конституция, по ее мнению, говорит только о двух сроках подряд и не более.
 

Являются ли слова "морда" и "мордовать" родственными?
Разными словами именует русский язык лицо – физиономия, физия, морда, харя, рожа. Давайте проведем эксперимент, попробуем образовать от названных слов (существительных) глаголы. Физиономия – не получается, физия – не получается, харя, рожа - тоже глаголов не образуют. А морда… Мордовать?

Об этом глаголе и о существительном морда и поговорим. Являются ли эти явно похожие слова языковыми родственниками? На первый взгляд - да. Ведь мордовать – это бить, правда, не только по лицу. В переносном значении мордовать – зло преследовать, обижать. Значит, мордовать - это не о рукоприкладстве, а о постоянных злых придирках (обычно вышестоящего лица).

Мордовать впервые зафиксировано в памятниках смоленской деловой письменности второй половины XVI века. В тех же источниках есть и отглагольное существительное морд.