Я очень дурно знаю английский язык. Виноват в этом прежде всего я сам, хотя справедливости ради следует признать, что мне очень здорово помогли остаться неучем. Помогла учебная программа советской школы, которую я окончил в 1974 году. Советское среднее образование, как меня нынче уверяют, знамо дело, было лучшим в мире, только исходили его архитекторы из той мысли, что знание языков гражданину СССР без надобности… Посему два года мы занимались тем, что из урока в урок зубрили наизусть те 20 topics, что входили в экзаменационные билеты. Зато экзамен сдали блестяще, а наша учительница в очередной раз была признана дамами из РОНО лучшей из лучших.

Потом мне помогли не знать никакой речи, кроме родной, в вузе. Советское высшее образование, опять же уверяют меня с нажимом, слезой и разрыванием рубахи на груди, тоже было лучшим в мире. В программу филфака МГПИ имени Ленина, ясное дело, входили истмат, диамат, политэк, история КПСС, научный атеизм, научный коммунизм — впрочем, ровно той же суммой знаний обязан был обладать и советский инженер (какой же мост можно построить без научного атеизма? Грех один…), и врач (нельзя же доверить здоровье трудящихся человеку, который не знает, в каком году была создана первая российская марксистская группа «Освобождение труда»), и технолог, и офицер, и бухгалтер, и вообще все. А еще у нас при довольно навязчивой военной кафедре (пять пар в неделю!) параллельно ей целый семестр читали гражданскую оборону и пропасть иного мусора («Введение в советскую литературу» на первом курсе с последующим полуторагодичным изучением Панферова, Софронова, Грибачева, Мухтара Ауэзова и Берды Кирбабаева на старших курсах) — то есть все что угодно, кроме английского или иного языка межнационального общения. Латынь мы за каким-то чертом учили, а английский — нет. То есть при случае перемолвиться парой фраз с Папой Римским я бы мог, а со своим сверстником из Западной Европы или Северной Америки — нет. Потому как в институте пять лет мы пережевывали все ту же жвачку под названием topics: London is the capital of Great Britain… С таковой действительностью приходилось мириться, ибо, как учила (и учит) нас марксистско-ленинская философия, материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях и от них не зависящая. Оставалось только самостоятельно подслащивать себе жизнь, придумывать новые древнеримские пословицы (Lupus Tambovus amicus tibi est) и разнообразить изучение истпарта юмором определенного толка (создатели группы «Освобождение труда» запоминались по слову, составленному из первых букв их фамилий: Плеханов — Игнатов — Засулич — Дейч — Аксельрод).
 

...соцсети — явление необратимое, с которым бесполезно бороться.

Роман Лейбов признался, что соцсети сильно влияют и на филологов: «Да, люди всегда общались обрывками, но всегда были границы, островки порядка. Задача филологов сегодня — работать против эволюции. А эволюция заключается в том, что психология внимания у людей, структура их памяти сегодня совсем другие. Мы запоминаем ключевые слова в поисковых системах, которые очень быстро меняют мир, да и сам мир очень быстро меняется».
 

По мнению Виталия Белобровцева, роль социальных сетей в России и Эстонии очень отличается. Если в России они используются для социальной и политической активности из-за давления властей, то в Эстонии соцсети — это, скорее, клубы по интересам, которые объединяют, например, любителей книг или автомобилей. «Соцсети имеют огромное влияние в авторитарных обществах, - сказал Белобровцев, - У нас, в Эстонии реального политического или идеологического влияния они не имеют. В странах, где СМИ дают, мягко говоря, не взвешенную информацию, например, в России, сети приобретают огромное значение».

Vita Sovietica: Неакадемический словарь-инвентарь советской цивилизации / Под редакцией Андрея Лебедева. – М.: Август, 2012. – 296 с.
 
Что происходит с жизнью, если вдруг оказывается, что она, когда-то совершенно не отличимая от повседневности, от воздуха и света, от нас самих -закончилась двадцать лет назад? Одной фразой – если, конечно, не упрощать – сразу и не ответишь. Приходится писать словарь: большую книгу учёта исчезнувших форм существования.
 
Потому что, что бы с ней ни происходило, несомненно одно: она вдруг делается интересной и значительной. Во всяком случае, достойной некоторого специального внимания, некоторого особенного припоминательного усилия. Причём вся, включая то в ней, о чём и вспоминать не хочется, а примешься вспоминать – непременно станешь радоваться, что всё это наконец и бесповоротно позади. Такого сколько угодно: от пионерских, не к ночи будь помянуты, лагерей и каши на завтрак до портретов вождей на улицах и общей цветовой, формальной, предметной скудости позднесоветских будней (случись мне что-нибудь писать о своём тогдашнем детстве, я бы непременно устроила в этом тексте главу о своеобразной советской колористике, о цветовом авитаминозе, об этом отчуждённо-зелёном да тускло-коричневом, устало-сером да пасмурно-голубом, заполнявшем всё, провоцировавшем отчаянную тоску глаза и мозга по яркости – та, в свою очередь, представлена была разве что официальным красным, кричащим и чужим, от которого хотелось прятаться).
  
 

О.: Всегда ли жители разных городов понимают друг друга? А называя простые вещи по-особому, всегда ли употребляют соответствующие слова правильно? И имеют ли право навязывать свои словечки всему миру?

М.: Столько вопросов и все — философские. Хорошо, что есть специалисты, готовые дать на них ответ.

О.: «Питерские чиновники, приезжая в столицу, всеми силами вышибают из своего мозга шаверму, булку хлеба, поребрик и парадное», — эту цитату из газеты «Известия» приводит Владимир Беликов, доктор филологии, ведущий научный сотрудник Института русского языка РАН.

М.: Его статью «Городские диалекты» опубликовала «Учительская газета», ее мы сейчас и изучим вместе с вами. Да, большинство знает: шаверму можно отведать в Петербурге, в Москве потчуют шаурмой. А в Твери продают и едят шавАрму, и все жители города знают, где можно найти самую вкусную из шаварм. Знакомы с этим блюдом и жители Иванова, Брянска, Курска...

О.: А в Перми шаверма стоит 80 р., а шаурма — 100 р. Если приезжий петербуржец решит, что по сравнению с москвичом ему предоставлена скидка, он ошибется, — уточняет Беликов, — между шавермой и шаурмой — две большие разницы: они отличаются по «хлебной оболочке» и «мясной составляющей».

М.: Теперь о булке хлеба. То, что считается у нас «фирменным знаком» города на Неве, в нем самом расценивается как «московский прикол». Истина, как всегда, посередине. Владимир Беликов напоминает, что вообще-то и в Москве едят не батоны, а булки с маком и корицей, а бутерброды — с черным и белым хлебом; в Питере же для бутербродов используют черный хлеб и белую булку.
 

На связи с нами Елена Анатольевна Иванова – доцент Института лингвистики РГГУ. У нас к вам сразу вопрос ребром. Как вы считаете, Елена, что лучше отражает знание русского языка: ЕГЭ или старый экзамен – сочинение и устный русский?

Е. ИВАНОВА: Я как раз принадлежу к тем людям, которые категорически считают, что старый экзамен был много лучше, по ряду причин. Это связано с тем, что старый экзамен правильнее ориентировал школьников на то, что они будут делать после обучения в школе, т.е. он обучал писать тексты, читать необходимую литературу при этом, извлекать информацию нужную. Мы сейчас очень сократили обучение этим вещам, поскольку ЕГЭ состоит на две трети из тестовых заданий по орфографии и пунктуации, а вот как раз знание орфографии и пунктуации, сейчас оно остается нужным, но оно не настолько нужно в пропорции, как умение пользоваться текстами. Мы совсем разучились пользоваться текстами.

К. ЛАРИНА: Подождите, Лена, там же есть так называемая часть С – творческая. Ее недостаточно, вы считаете?

Е. ИВАНОВА: Думаю, что нет. Это спорный, сложный вопрос, который должны обсуждать специалисты. Мы кажется, мы не учитываем вот какой вещи. Когда у нас с вами есть небольшой текст, на который наши школьники должны дать коротко, по определенным параметрам ответы – а каждый из этих параметров обязательно оценивается, т.е. вы должны в нужный момент написать, когда вы согласны с автором, когда вы проиллюстрируете свое согласие каким-то примером и прочее. Так вот это приводит к тому, что они не учатся писать тексты как таковые. Они учатся писать шаблон, на который их натаскивают.
 

Понимание ценности и в прямом смысле цены слова является новейшим и очень существенным признаком общественно-политической динамики Украины. Статус украинского языка, хотя и не так давно (с конца 80-х годов), но упрочился как синоним демократичности общества — именно таким способом до недавнего времени воспринимали его как национально настроенные граждане, так и их политические антагонисты. Логика развития Украины воспринималась (всеми частями общества!) именно так — если речь идет не об имперских задворках, а о независимом государстве, то и государственный язык в нем — украинский. Политические оппоненты в этом виденье были единодушны, независимо от того, что не всем им такое направление государственного развития нравилось; то есть синонимичность понятий “независимое украинское государство”, “украинский язык” и “демократия” еще в преддверии провозглашения постсоветской независимой Украины стало конвенцией — подчеркну — для всех политических сил.

Идея изменения статуса украинского языка как элемента предвыборной риторики тоже упрочилась и не производит впечатления Бог знает какой политической новации, привычно будучи реверансом тоталитарному прошлому. Но что является неожиданностью последних политических сезонов, так это то, что медийный дискурс вдруг наполнился идеями изменения статуса государственного языка не как способа идентификации с тоталитарным прошлым как более “правильным” общественным строем, не как проявление посягательства на основы демократии в украинском государстве, а как способ демократизации “недостаточно демократического” независимого украинского государства. Другими словами, мнимый путь развития общества в противоположном тоталитаризму направления определенные силы стали презентовать уставшей от политических игр общественности не иначе, как через предоставление иного чем нынешний статуса русскому языку.

 

– В обиходе, когда разговариваю с друзьями, я использую мат и не считаю его чем-то плохим. Заметьте, ни в одном языке больше нет такого обширного пласта нецензурной лексики, слов, признанных «плохими». Хотя оскорбление становится оскорблением, когда ты вкладываешь в него оскорбительный смысл. Русский язык богат, и бывают случаи, когда ненормативная лексика уместна, если ты хочешь оценить ситуацию жестче и точнее. Что же касается художественного текста, имеет значение, поэзия это или просто грубость. Стихи Маяковского - помните, про б... «с хулиганом да сифилис», опубликованы в его собрании сочинений. Пушкин писал о себе: «Опершись жопой о гранит с мосье Онегиным стоит». Ну, не мог Пушкин написать «попой»! Он писал в соответствии с художественным смыслом. Какая «попа», если речь идет о мужике. У женщины еще может быть «попа». Что же касается мата в моих песнях, я, признаюсь, сомневался, показывал разным людям, пытался придумать по-другому. Но 99% тех, с кем я советовался, сказали, что не надо ничего трогать.

В издательстве «Никея» вышла в свет книга кандидата философских наук Марины Михайловой — «Эстетика молчания: молчание как апофатическая форма духовного опыта». С автором беседует сотрудник издательства «Никея» Елизавета Меркулова.
 
- Почему Вы обратились к молчанию? Сегодня куда более актуальны различные формы говорения, выступления, высказывания и выявления собственной позиции… Почему молчание? Ведь молчание – это отсутствие слова…
 
- Вы совершенно правы в том, что различные формы говорения на сегодняшний день широко распространены, что вовсе не означает, что они актуальны в прямом изначальном смысле слова – действенны, насущны. Скорее напротив, перенасыщенность социального и культурного пространства всевозможными высказываниями, мало обеспеченными опытом и действием, приводит к тому, что слово обесценивается до уровня болтовни, слова уже не имеют той силы, как в былые эпохи, когда «солнце останавливали словом, словом разрушали города».

С моей точки зрения, именно опыт молчания как слушания, внимания, ответственного и открытого предстояния жизни способен сегодня восстановить статус слова. Как говорили древние, никто не может дать другому то, чего у него нет. Если человек не обладает жизненной силой, если его существование диссонансно и дисгармонично, если он оторван от мирового целого и заключен в кокон чужих слов, банальных предустановок сознания и тиражированных поступков, что он может сказать другому?
 
 

«Сибирская академия дизайна» открыла в Красноярске курсы каллиграфии для всех желающих. Преподает забытое искусство Иван Арбатский, профессор кафедры «Архитектурное проектирование» СФУ, член Союза дизайнеров России, главный редактор журнала «Дизайн + архитектура». Арбатский утверждает, что сегодня наступило время возвращения рукотворного дизайна. Он рассказал ИА «Пресс-Лайн», почему у поколения «указательного пальца» появляется интерес к каллиграфии.

— Иван Валентинович, в современном «компьютерном» мире сохранился интерес к каллиграфии?

— Не просто сохранился, интерес к каллиграфии сегодня повышается. Само время вынуждает человека возвратиться к чему-то живому. Современный человек, находясь в постиндустриальном информационном пространстве, весь обвешен гаджетами. А в последнее время в России народилось поколение людей, которые выросли вместе с компьютером, они с ним на «ты». Их уже не удивишь компьютерными программами, играми, новыми средствами связи. Для них это стало обыденностью. Но они удивляются другому. Тому, что человек может делать не современными технологическими и хайтековскими способами, а своими руками. Настало время, когда ручной труд стал завораживать людей.
 

При прочтении некрасивых или неприятных слов на втором языке двуязычных людей они не оказывают такого же воздействия на мозг человека, как это делают подобные слова на родном языке, благодаря бессознательной особенности мозга, которая подавляет потенциально разрушительные эмоции. К таким выводам пришло новое исследование.

Когда человек читает негативное слово, такое, как "провал", на неродном языке, мозг двуязычных людей, говорящих на английском и китайском, не показывает даже такой же реакции, которая заметна при прочтении нейтральных слов, таких как "цель". Полученные данные говорят о том, что мозг может обрабатывать значения слов бессознательно, при этом "удерживая" некоторую информацию от нашего сознательного.

"Мы разработали этот эксперимент, чтобы разгадать бессознательное взаимодействие между обработкой эмоционального содержания информации и доступом к системе родного языка. Мы полагаем, что впервые нам удалось определить механизм, который контролирует эмоции и фундаментальные мысли вне сознания", - говорит один из специалистов исследования Яньцзин Ву (Yanjing Wu), психолог из университета Бангора в Великобритании. "Возможно, этот процесс схож с психическим механизмом репрессий, который был описан специалистами, но в котором люди не находились".

Двуязычные люди, как правило, меньше эмоционально реагируют на слова своего второго языка. К примеру, бранные слова на втором языке обычно не оказывают шокирующее воздействие на человека, при этом некоторые исследования показали, что люди чувствуют себя более комфортно, обсуждая неловкие темы на втором языке.
 

Шрифты, написание букв — мы каждый день читаем книги, рекламные тексты и вывески. Обычно мы не обращаем внимания на то, как выглядит, как написана буква, каким шрифтом набрана книга, — а зря. Зря, потому что в истории шрифтов, в этих овалах, засечках и вертикальных черточках видна не только история одного языка или письменности, но история всей мировой культуры. В том, как выглядит и влияет текст на человека, еще много неизученного и даже таинственного.

Написанию этой статьи, помимо общих житейских обстоятельств, сопровождающих любого нерадивого исполнителя, мешало еще нечто. Это «нечто» уводило автора в туман нечетких размышлений, в литературную неуверенность, а иногда — на кухню. «Нечто» тормозило мысль и носило автора по волнам абстракций, не предлагая необходимого для их материализации берега. Наконец «нечто» было вычислено. По умолчанию текстовая программа автору предлагала шрифт Calibri, плоская, рубленая графика которого постоянно толкала автора в жанр жалоб. Отсутствие в шрифте засечек у человека, воспитанного на «литературной» гарнитуре, получившего опыт чтения на гарнитуре «школьной», а потом космополитизированного «лазурской» антиквой и «обыкновенной» альдиной, вызывает чувство неодетости. Шрифт без засечек для меня — это интеллектуал в бане: он, безусловно, и без одежд полон смыслов, но обнаженность его не позволяет сосредоточиться именно на них. Итак, мне пришлось вернуться к гарнитуре «Таймс», чтобы умудриться хоть как-то высказаться.

В одном из медицинских отчетов однажды мне довелось вычитать примечательный факт о том, что китайцы, перенесшие инсульт, практически никогда не теряют речь. Иероглифическая моторика, вероятно, тренирует мозг таким образом, что речевая нагрузка на мозговые зоны распределяется несколько иначе, чем у народов, взращенных на алфавите. Это, безусловно, поле для рассуждений нейропсихологов, и я не рискну на него вступить, но сам факт того, что начертание в письменности меняет психические функции, очевиден.
 

Как святые равноапостольные Кирилл и Мефодий смогли передать славянам смыслы, для которых не было слов? Как получилось, что собственно русского литературного языка не может быть? Почему перевести богослужение на русский труднее, чем на любой европейский язык? Ответы — в лекции Ольги Седаковой, прочитанной в Свято-Филаретовском Институте 2 декабря 2004 года.

Тема небольшой лекции, которую я хочу в этот торжественный день предложить Вашему вниманию, – «Церковнославянский язык в русской культуре». Я думаю, для собравшихся здесь это весьма актуальная тема, особенно в связи со спорами о современном богослужебном языке, которые ведутся последние годы. Как вы прекрасно знаете, само существование церковнославянского языка [3] в качестве языка литургического началось с острой полемики.

Реальная история утверждения кирилло-мефодиевских текстов в Риме (беспрецедентное – и вплоть до Реформации оставшееся единственным прецедентом — введение нового народного языка в литургический обиход!) изучена итальянскими славистами (Риккардо Пиккио, Бруно Мериджи); насколько мне известно, их исследования до сих пор не переведены на русский.

Итак, церковнославянский язык как новый язык богослужения возник в буре полемики – и не раз вокруг него поднимались новые и новые споры, в том числе и ставящие под вопрос благотворность этой начальной инициативы (ср. мнение Г.Федотова). Но я хотела бы сегодня говорить о церковнославянском языке по возможности отстраненно от полемики, и прошлой, и новой.
 
 

24 мая – День славянской письменности и культуры. То, что этот день стал государственным праздником, de facto означает признание особой роли славянской (то есть в данном случае русской) культуры, а равно и православия, на котором эта культура основана, для нашей страны.

Вместе с тем эту идею особой роли одного народа, одной культуры, одной религии в наше время часто считают некорректной, опасной для единства страны и унизительной для других народов, культур и вероисповеданий. Само слово «русский» объявляют неполиткорректным, чуть ли не фашистским, и стараются заменять на «российский».

За последние годы возникла и стала очень серьезной проблема межнациональных конфликтов во многих регионах страны, в том числе в тех, которые до недавнего времени были населены почти исключительно русскими. Примечательно, что и правозащитники, и органы власти причиной этих конфликтов, как правило, считают прежде всего ксенофобию коренного населения, внушая ему мысль о необходимости научиться жить в условиях национального и культурного многообразия и жестко подавляя все проявления недовольства поведением приезжих. Что касается самих приезжих, то сохранению национальных культур в диаспоре уделяется больше внимания, чем их знакомству с русской культурой. Отметим, что даже очевидно необходимые меры, - как, например, введение обязательного экзамена по русскому языку для мигрантов, - вызывают зачастую резкую критику.
 

- Каждый человек говорит на своём языке, при этом темп, тембр, произношение гласных и согласных у всех отличаются, - рассуждает учёный. - Мы говорим, ориентируясь на надформы, абстрактное звучание. Вот эти надварианты и дали нам Кирилл и Мефодий.
 
- Геннадий Филиппович, но ведь Кирилл и Мефодий создали письменность для старославянского языка, который никогда не был языком живой речи. Тем более, никто не понимает его сегодня. Даже идут разговоры о том, чтобы перестать служить на нём в церкви…

- Это всё равно, что в театре уничтожить сцену. Есть определённая театрализация. Консерватизм языка задаёт определённую сакральность. Если её уничтожить, останутся банальные фразы: «Ребята, давайте верить в Бога!». Между тем, когда-то для наших предков, как и для всех славян, это был понятный, близкий, почти родной язык. И то, что люди понимали, о чём идёт речь, способствовало установлению новой религии. Кирилл и Мефодий создали не просто письменность для какого-то одного из славянских языков, они создали метаязык - общий и понятный для всех. Своего рода славянский эсперанто. При этом были гениально продуманы лексика, фонетика и морфология. Азбука предельно совершенна. Просветители славян уже понимали, что в зависимости от позиции одна и та же буква может обозначать разные звуки, и поэтому обошлись минимальным количеством знаков. Во многом поэтому их азбука легко заменила ту, что существовала прежде.
 

Роман Николаевич Кривко, кандидат филологических наук, заведующий отделом исторической лексикографии и исторической грамматики Института русского языка им.В.В.Виноградова РАН, в комментарии для портала Religare размышляет о судьбах славянской азбуки.

Честно говоря, я не знаю, почему и кем Кириллу и Мефодию приписывается изобретение кириллицы. Может быть, это особенность нашего бытового сознания? Логика здесь очень простая: если алфавит называтся "кириллица", то и изобрёл Кирилл... Хотя, например, в серьёзном академическом издании "Лингвистический энциклопедический словарь" (Москва, 1990, с. 378) сказано, что вопрос о происхождении глаголицы до сих пор не решён, правда, и о том, что изобретателем "кириллицы" был Кирилл Философ, не сказано ничего. Автором этой статьи "Лингвистического энциклопедического словаря" является И. М. Дьяконов, сильнейший лингвист-семитолог, блестящий филолог и вообще одна из самых крупных фигур в сравнительно историческом языкознании второй половины ХХ в. Правда, славянским языкознанием И. М. Дьяконов не занимался никогда, поэтому, наверное, он не стал углубляться в проблематику древнейших славянских алфавитов. Существовали и точки зрения, высказывавшиеся в прошлом профессиональными филологами, что первым славянским алфавитом была всё же кириллица, однако сейчас такой взгляд не находит поддержки и не выдерживает никакой серьёзной критики. Аргументов в пользу первичности глаголицы, наверное, в коротком комментарии приводить не нужно: они изложены достаточно подробно в учебниках по старославянскому языку, поэтому заинтересованный читатель может получить эту общедоступную информацию самостоятельно.
 

Депутат Верховной рады рассказал, что проблема русского языка на Украине осталась лишь де-юре.

«Например, человек пожилого возраста приходит в поликлинику, ему выписывают лекарства на украинском... Допустим, медсестра не знает украинского языка, а ей надо заполнять все на украинском», – пояснил газете ВЗГЛЯД лидер фракции Партии регионов Александр Ефремов. Он призывает повысить статус русского языка на Украине до «регионального», но отнюдь не «второго государственного».

Лидер фракции Партии регионов Александр Ефремов на заседании согласительного совета Верховной рады Украины в понедельник намерен предложить включить в повестку законопроект об основах государственной языковой политики. В прошлый понедельник Ефремов уже пытался включить проект в план работы Рады. И хотя Партия регионов остается правящей и объединяет сторонников президента Виктора Януковича, в повестку сессии документ тогда все же не попал.

Как уже сообщала газета ВЗГЛЯД, законопроект разрешает местным властям самим узаконить русский язык как  «региональный». Как полагают эксперты,  в случае принятия он коснется 13 из 27 областей Украины, передает ИТАР-ТАСС, – восточных, где преобладают русские. Впрочем, проект формально касается не только русского – этот язык фигурирует в нем лишь в списке из 16 других языков национальных меньшинств. По словам Ефремова, проект сохраняет за украинским языком статус единственного государственного, но при этом расширяет права меньшинств.

«У нас уже отработан законопроект, и он учитывает все замечания, которые были высказаны, в том числе Венецианской комиссией, а также учитывает замечания наших ведущих институтов, для того чтобы в нашем государстве в цивилизованном русле реализовывалась языковая хартия, действующая в Европе», – сказал Ефремов.
 

О.: «Стремительная терминологизация» - вот что, по мнению чиновников от науки, угрожает нашему языку. Они предлагают перетряхнуть специальные словари разных отраслей знаний и оставить в них только то, что «соответствует русскоязычным аналогам».

М.: Ну, попытки бороться с иностранными заимствованиями в российской истории уже предпринимались, «галоши», например, пытались заменить «мокроступами». Только вот "галоши" дошли до наших дней целыми и невредимыми, а "мокроступы" канули в лету.

О.: Как, впрочем, и «субскрибенты» - так называли «подписчиков» на заре российской журналистики. История языка сама все точки над "i" расставляет…

М.: Кто-то, возможно, и не знает, но в русском языке нет ни одного родного слова, начинающегося с буквы "а". Так что «айпад» (или «айпэд») с этой точки зрения ничуть не хуже какого-нибудь милого патриархального «абажура». Как перевести это слово на русский? Это уже второй вопрос, пока мы еще не разобрались с его произношением и написанием. Пока его чаще пишут латиницей: iPad. Но и кириллицей – пробуют, а вот в словарях iPad’а пока что нет.

О.: А «электронно-вычислительной машины» уже нет. Ее заменил компьютер. Не удалось нам повторить подвиг французов, придумавших ordinateur - «упорядочиватель». А сейчас в ходу уже «планшетники». А еще раньше появился в языке «ноутбук».

М.: "Вот ноутбук, - говорит филолог Ефим Рачевский
 

Термин «семантика» имеет разные значения. Семантикой может быть само значение, смысл языковой единицы, морфемы, слова, словосочетания и тому подобное. Или может быть раздел языкознания, изучающий смысловую сторону языка. Или может быть раздел логики, изучающий отношения логических знаков к понятиям. В лингвистике есть разные подходы к изучению смысловой стороны языка. Лексическая семантика занимается значениями слов, отличаясь, таким образом, от семантики предложений, изучение которой является главным занятием семантики синтаксиса. Формальная семантика – это один из подходов к семантике синтаксиса. Она имеет много общего с семантикой в логике. Когнитивная семантика – это другой подход, она исследует проблемы соотношения языка и сознания, роль языка в концептуализации мира. Есть и другие направления в семантике. Есть также отдельная дисциплина прагматика. Она изучает использование языка в разных контекстах, речевые акты, взаимодействие говорящего и слушающего. До появления формальной семантики термин «семантика» обычно означал совершенно разное для лингвистов и философов, поскольку они интересовались разными вопросами. Философов языка интересует понятие истины, логика, семантический анализ важных с философской точки терминов, семантический и логический анализ структуры логических рассуждений. Лингвисты, по крайней мере, с момента возникновения теории Хомского, стремились создать научную теорию, которая бы объясняла, как устроено знание языка человеком и как это знание приобретается.
 

Правда ли, что только в русском языке так много непечатных выражений? Откуда они появились и что с ними будет дальше? Как делится мат по степени оскорбительности и откуда в нем сексуальный подтекст? Считать ли мат универсальным носителем информации, позволяющим экономить время и умственную энергию? Яркие фрагменты шокирующей публичной лекции профессора кафедры филологии НГТУ, кандидата филологических наук Галины Мандриковой, состоявшейся 14 мая в Новосибирске – в материале «Новосибирских новостей».

Если вы думаете, что мат - это что-то постыдное и ужасное, то вы ошибаетесь. Для лингвистов в нецензурной лексике нет ничего страшного. Для них это часть языка, языковые средства, которые изучались и будут изучаться». Словари определяют нецензурную брань как «совершенно недопустимый речевой пласт. Однако нужно знать причины табуирования такой лексики и фразеологии, чтобы правильно реагировать, как на ее употребление, так и на возможные вопросы о причинах, не позволяющих ее употреблять». Но здесь возникает справедливый вопрос - если этот языковой пласт недопустимый, то почему его можно слышать каждый день и где угодно?

 

Слово «психоделика» образовано от двух греческих корней: «психе», означающего «душа», «разум», «дух», и «делоун», означающего «проявлять», «выказывать», «демонстрировать», где глагол «делоун» образован от прилагательного «делос», что означает «ясный», «очевидный», «видимый». Таким образом, приблизительным изначальным смыслом термина было нечто вроде «манифестирующее дух» либо «обнажающее разум». Исторически первым этот термин предложил английский психиатр Хамфри Озмонд, несколькими годами ранее снабдивший мескалином Олдоса Хаксли, после чего тот написал свою известную работу «Врата восприятия» (1954). Итак, денотат «психоделик» был рожден в 1956 году, примененный Озмондом к ЛСД в его переписке с Хаксли и объявленный им публично на конференции Нью-Йоркской академии наук в 1957-м. Особенно примечательным (чтобы не сказать – провиденциальным) нам сегодня представляется то обстоятельство, что возник он в форме версификации:

To fathom Hell or soar angelic

Just take a pinch of psychedelic.

Сложно спекулировать на тему – мог ли предполагать сам Озмонд, написавший это двустишие, что уже через полвека появится множество желающих вернуть психоделике ее утраченную на время связь с поэзией. Как скоро этот термин перекочевал в сферу культуры – точно неизвестно, однако уже в начале 1960-х он победно шествовал по всему западному миру. Нам представляется удивительным, что этот термин для психотропных (и в первую очередь галлюциногенных) веществ был придуман столь поздно, учитывая, что Альберт Хофманн синтезировал ЛСД еще в 1938 году, а обнаружил его психоделические свойства в 1943-м.