Носители языков, в грамматике которых есть будущее время, чаще отличаются плохой экономической сознательностью: не копят на старость и хуже следят за своим здоровьем, считает американский исследователь. Впрочем, многие ученые не согласны с ним. Поэтому отказываться от будущего времени пока рановато.

Связал наличие будущего времени в грамматике языка и финансовую грамотность доцент Йельского университета (Yale University) в США, Кейт Чен (Keith Chen). Полная версия его работы будет опубликована в апреле 2013 года в научных журналах The American Economic Review и Science Magazine. Однако некоторые СМИ уже познакомились с черновыми результатами исследования, опубликованными на интернет-странице ученого на сайте университета.

Когда англичанин хочет сказать, что завтра будет дождь, он говорит "It will rain tomorrow" (дословно, оно-будет-дождь-завтра), использовав глагол "быть" в форме будущего времени. Между тем в других языках будущее время для такой фразы не потребуется, достаточно наречия времени "завтра". В немецком такая фраза прозвучит как "Morgen regnet es" (дословно - "завтра дождь есть"), а в японском – "асита амэ га фуру" ("завтра дождь падает"). Сравнивая статистику по добровольным пенсионным отчислениям, курению и ожирению среди носителей языков, где есть будущее время у глаголов, и где его нет, Чен пришел к выводу, что между ними наблюдается корреляция, устойчивая связь.

Также Чен вывел совокупные показатели на основании различных индексов национального благополучия, которые включали в себя число курящих, страдающих ожирением, распространенность незащищенных половых актов, безработицу, средний доход, пенсионные накопления и другие данные по разным странам мира.
 

Какая она - ошибка в речи XXI века, как повысить грамотность и почему в России так любят писать свою должность с заглавной буквы? Об этом и многом другом мы поговорили с кандидатом филологических наук, старшим научным сотрудником Института русского языка РАН Еленой Шмелевой.
 

«АиФ.ru»: Елена Яковлевна, какую ошибку в речи сегодня можно назвать самой распространенной и раздражающей слух?

Елена Шмелева: Это вещь довольно индивидуальная. Одних раздражает неправильное ударение. Мне когда-то сын сказал, что познакомился с девушкой, она ему понравилась, но после того, как она сказала «звОнят», тут же перестала нравиться. Меня раздражают не столько ошибки, сколько неумение различать стиль речи, то есть человек в публичной речи употребляет такие слова, выражения, которые допустимы только на кухне или в пивном баре. Мне кажется, что это главная беда нашей речи сейчас. Человек образованный, хорошо говорящий – это тот, кто, выступая в парламенте, говорит одним языком; когда выпивает с друзьями – другим. Неумение переходить с одного стиля на другой – действительно беда нашей речи.

«АиФ.ru»: У вас есть ответ на вопрос, как научиться хорошо говорить?

Елена Шмелева: Это трудная наука. Раньше занимались риторикой, учили ораторов выступать. Для того, чтобы хорошо говорить, есть один постоянный рецепт – побольше читать, побольше слушать хорошие речи. Мы подражаем своим родителям, учителям, людям, которые нам нравятся, которые, как мы считаем, хорошо говорят. Надо стараться избавлять свою речь от ненужных словечек, проверять себя. Для этого существуют словари. Но у нас очень низкая культура их использования. Вообще, никто не говорит идеально, всегда есть трудные слова, которые вызывают сомнение. Например, один уважаемый вами человек говорит так, а другой – по-другому. Если у вас возникли сомнения, не поленитесь, проверьте в словаре.


«АиФ.ru»: Для того чтобы лучше говорить, вы посоветовали больше слушать правильную речь, а как быть с улучшением грамотности в письменной речи?

Елена Шмелева: Для этого тоже нужно больше читать. Другой вопрос, что сейчас книги часто издаются без корректора. Почему говорят, что надо больше читать? Потому что глаз привыкает к написанию слова, то есть ты, не задумываясь, пишешь слово так, как привык его видеть. Сейчас бывают издания, в которых есть ошибки, в интернете также люди пишут по-разному, поэтому бывает так, что глаз привыкает к неправильному написанию. Я думаю, что иногда возникающая у ранее грамотных людей неграмотность объясняется именно этой причиной.

«АиФ.ru»: Елена Яковлевна, сложно быть грамотным в стране, где все хотят себя писать с заглавной буквы. У нас в стране миллион разных «Президентов», «Председателей Совета Директоров», «Управляющих»... 

Елена Шмелева: Это действительно какое-то наваждение. Почему-то заглавная буква воспринимается как знак особой важности. У нас идут постоянные споры по этому вопросу. По правилам русского языка в составном наименовании только первое слово пишется с большой буквы, например, Московский государственный университет. В словосочетании «Государственная дума» только «Государственная» должно писаться с большой буквы. Наши законодатели постоянно с нами ругаются, потому что они считают, что слово «Дума» надо обязательно писать с большой буквы. Невозможно объяснить людям, что заглавная буква не означает, что ты станешь более важным человеком. Нам присылают бумаги из Совета Федерации, где написано «Третий Помощник Министра…», все слова с большой буквы. Мы пытаемся объяснять, что это неправильно, но, к сожалению, не очень действует.

Новые слова

«АиФ.ru»: Как вы оцениваете уровень культуры речи сегодня?

Елена Шмелева: Если говорить именно о языке, то я не стала бы говорить однозначно, что раньше все говорили хорошо, а теперь намного хуже. Люди на улицах как говорили, так и говорят. Просто раньше в средствах массовой информации практически не было живой, спонтанной речи. Все было заранее написано, отрепетировано, проверено редакторами. Поэтому складывалось ощущение, что из радио и телевизора доносится только правильная речь. А сейчас там много живой речи. Условно говоря, речь улицы раздается с экранов телевизоров. Это, конечно, многих людей раздражает, потому что  теле- и радиоведущие, речь которых мы привыкли воспринимать как образец для подражания, теперь говорят так же, как и люди вокруг. То есть изменился не русский язык, изменились, как говорят лингвисты, условия функционирования языка.

 

Хотя их мозг ещё только формируется, дети, рождённые за три месяца до срока, уже способны различать слоги во многом так же, как это делают взрослые.

Доношенные младенцы (то есть рождённые после 37 недель беременности) демонстрируют замечательные лингвистические способности вскоре после появления на свет: они узнают голос матери, различают два языка, услышанных до рождения, и запоминают то, что им читали, когда они находились в материнской утробе.

Каким образом у детей развиваются подобные способности? «С чем человек рождается и что приобретает уже после рождения — вот в чём вопрос», — уточняет нейробиолог Фабрис Валлуа из Пикардийского университета им. Жюля Верна (Франция).

Очевидно, что для ответа нужно изучить процессы в нейронах плода, но столь же очевидно, что сделать это чрезвычайно сложно. Поэтому исследователи обратились к младенцам, появившимся на свет преждевременно. В тот момент — за два–три месяца до полного срока — нейроны всё ещё движутся к месту назначения, формируя первые связи между верхними участками мозга; только что установлено соединение внутреннего уха и коры.

Учёные проигрывали едва родившимся и спящим в инкубаторе детям запись мягкого голоса, а деятельность мозга проверялась посредством неинвазивного метода — функциональной ближней ИК-спектроскопии. Исследователи искали признаки удивления, подобные тому, которые, например, демонстрирует мозг, услышав смесь женских и мужских голосов после длительного прослушивания только женской речи.

Оказалось, что младенцы способны различать мужские и женские голоса, а также слоги вроде «га» и «ба», что требует ещё более быстрой обработки сигнала. Причём для этого использовались те же части коры, с помощью которых взрослые понимают более сложные аспекты речи и языка.

или как буузы превратились в позы.

Когда я в очередной раз слышу о нерушимой дружбе народов, мне хочется зевать так, что есть риск вывиха челюсти. Для меня этот вопрос давно решён: ничто на свете так не показывает, насколько близки русский и бурят, как обычные наши слова. Обыкновенный язык, твой и мой, он гораздо правильнее чувствует, как мы живём и насколько мы, в общем-то, родные люди. И доказывать дополнительно ничего не надо.

«Пимочки надень», – говорила моя бабушка, натягивая мне на ноги валенки. Обычные валенки. Умные этимологические словари свидетельствуют, что слово «пим» русские, вероятнее всего, знали очень давно. А вот кто у кого заимствовал – народы севера у нас или мы у народов севера – сейчас уже трудно понять. Пимом, к примеру, назывался «самоедский сапог из оленьего меха». И этим же словом, как свидетельствует Даль, русские звали войлочные катанки. Язык – он как та же вода: ему всё равно, чьё слово было первым.

В якутском языке есть диалектное слово, которое кириллицей я написать не решусь, поскольку существуют нормы этики, – pisdaxajda. Означает оно «болтать, говорить вздор». Думаю, не надо объяснять, какой аналог есть в русском языке для этого глагола. И именно у русских, как считают этимологи, якуты и заимствовали ёмкое выражение. Камчатские русскоязычные рыбаки используют слово «ажоплиц» – кол впереди рыболовного запора, «морды». Есть версия, что пришло оно из ительменского языка, но какое вполне литературное русское слово привело рыбаков к такому словотворчеству, догадаться легко.  Впрочем, народы делятся не только инвективами, они готовы заимствовать и добрые пожелания.
 

Сегодня национальными прозвищами занимается наука. Зная происхождение национальных прозвищ, можно многое понять – и о себе, и о соседе, и о соседе соседа.

Кацап

Это шутливое прозвище русские получили от братьев — «хохлов». Ученые до сих пор спорят, почему. Одни говорят «кацап» – значит «как цап» (козел). Бритому украинцу бородатый русский напоминал козла. Другие видят здесь тюркские корни и слово «касап» переводят как «резник, разбойник». Существуют также различные производные от слова кацап: Россию называют «Кацапией», «Кацапетовкой», «Кацапурией», «Кацапляндией» или «Кацапстаном». В литературе и фольклоре очень часто можно встретить слово «кацап». Вот пример — «Бог створив цапа (козла), а чорт кацапа» (украинская пословица).

Москаль

Русский, чаще всего — выходец из Москвы, которая, даже не будучи столицей, имела огромное влияние на русские земли и на государственные дела соседних стран. Негативный оттенок прозвище получило не сразу. Во время походов русские войска жили не в казармах и лагерях, а в хатах коренных жителей, которые их кормили. Сыт или голоден будет солдат (москаль), зависело от его умения «договориться» с хозяевами дома о харчах. Кроме того, русские солдаты были неравнодушны к местным девушкам. Однако отношения длились только пока москали были гостями селения. И когда служебный долг звал солдата в другие земли, отношения с местными девушками забывались. Тогда появился глагол «москалить» — мошенничать, мухлевать.

Иван

Со времен ВОВ в Германии и США русских называют «Иванами». В ответ русские называют немцев «фрицами», а, кроме того, кавказцев – «хачиками», «хачами». «Хач» по-армянски значит «крест», и это одно из самых распространенных в Армении имен. Кстати, именно мусульмане — азербайджанцы и турки — стали первыми называть армян «хачиками».

Маучже

Прозвище русских у советских корейцев. Это слово — произнесенное на корейский манер китайское слово «маозы» (или «моуцзы»), что означает «бородач», так называли русских китайцы.

или Жили-были пожилой с пожилою.
Нейтральные слова вдруг стали обидными: «старики», «инвалиды», «слепые»... Отчего это происходит? Зачем и кому нужны громоздкие синонимы? Как выдержит политкорректные нововведения русский язык?

Первое письменное упоминание о политкорректности относится к началу ХIХ века. Наполеон потянулся за книгой на верхней полке. «Позвольте мне, Ваше Величество, — подсуетился маршал Ожеро. — Я выше вас». — «Выше?! — хмыкнул император. — Длиннее!»

Это, конечно, шутка. Термин «политкорректность» (сокращенно ПК) появился в США в 1970-е годы стараниями «новых левых». Идея о том, что способные обидеть их слова должны быть запрещены и наказуемы, быстро овладела массами, что, как известно из классической левацкой литературы (К. Маркс), делает ее материальной силой. Уже в середине 1980-х в некоторых штатах появляются уголовно-правовые акты, ужесточающие наказания за преступления против представителей отдельных социальных групп с психологическими, физиологическими или культурными особенностями (Hate Crime Laws). Сейчас такое законодательство действует в 45 штатах, в 1994 году был принят и аналогичный федеральный акт, а в вузах и некоторых других учреждениях США появились словари политкорректных слов и выражений. Опыт переняли прочие страны. За сказанную сгоряча фразу на Западе можно теперь поплатиться должностью, репутацией, деньгами, а то и свободой.

«Изначально намерения у политкорректности были самые благие — не обидеть, — говорит кандидат филологических наук, старший научный сотрудник отдела культуры русской речи Института русского языка РАН Елена Шмелева, — и это действительно важно и необходимо. Но в Америке увлечение политкорректностью уже доходит до некоторого предела — по принципу “заставь дурака Богу молиться”».

Начали чистку словесных рядов с представителей небелых рас, женщин и содомитов. Далее — везде. Ряды потенциально обиженных множатся с каждым днем: старики, инвалиды, некрасивые («иного внешнего вида»), глупые («иначе мыслящие»), представители определенных профессий («консультанты», а не «продавцы», «ресторанные специалисты», а не «официанты»), бедные («экономически ущемленные»), безработные («не получающие зарплаты») и даже преступники («вынужденные переживать трудности из-за особенностей своего поведения»). Существует даже особая экологическая политкорректность, призывающая именовать отбивную «жареным куском мышцы животного» а бумагу — «переработанным трупом дерева». В слове «джунгли» усмотрели отрицательную эмоциональную окраску и теперь это — «дождевой лес».

Русский в общем строю

А что же мы? Как обстоят дела с политкорректностью в русском языке? Мы активно перенимаем американо-английские кальки, изобретаем свои эвфемизмы, уже существуют ПК-разговорники для работников радио и телевидения и в России; их состав и налагаемые на нарушителей санкции определяет руководство каналов, общих правил и системы наказаний за их нарушение пока не существует.

Механический голос в метро предлагает уступать места уже не старикам, а «пожилым людям», компьютер подчеркивает слово «негр» как несуществующее, и даже на пакетике с кошачьим кормом вместо «для привередливых» появилась надпись «для животных, особенно чувствительных к вкусу продукта». Однако русскому языку не так просто идти в ногу с западными собратьями: сам его грамматический строй не расположен к этому. К примеру, того же Наполеона политкорректный американец назвал сегодня бы vertically challenged. Перевод этих двух слов громоздок и ужасен: человек, преодолевающий трудности из-за своих вертикальных пропорций!

«На международных конференциях я слышала доклады о том, что русский язык ужасно неполиткорректен, — говорит Елена Шмелева. — У нас немаркированный мужской род. “Он” — это вообще человек, неважно, мужчина или женщина. Врач, профессор, заведующий… Политкорректность не допускает подобной путаницы».

В том или ином виде политкорректность существовала в языке всегда. По-другому ее можно назвать языковым тактом, чуткостью, внимательностью к чужим бедам и проблемам. Е. Я. Шмелева указывает на имеющиеся в русском языке пары для обозначения плохих человеческих качеств: более мягкое, нейтральное слово и более грубое — «экономный» и «жадный», «самовлюбленный» и «гордый».

Язык — живой организм. Многие слова со временем меняются, они словно обрастают колючим панцирем и, раня тех, к кому относились, вдруг принимаются царапать и гортань произносящих. Подобные «мутанты» покидают язык естественно или принудительно. «Так произошло, например, со словом “жид”, — говорит Елена Шмелева. — Еще в словаре Даля оно нейтрально, а к началу ХХ века стало уже недопустимым, ругательным. Связано это с еврейскими погромами. Думаю, главная роль в искоренении слова принадлежит публицистам того времени, которые стали заменять его на “еврей” в своих журнальных статьях. Но это, конечно, диктовалось их внутренней цензурой, а не внешней».

Профессор Виктор Зарецкий, заведующий лабораторией психолого-педагогических проблем непрерывного образования детей и молодежи с особенностями развития и инвалидностью Института проблем интегративного (инклюзивного) образования МГППУ, рассказывает о том, как составлял в восьмидесятые годы руководство по эргономике, в котором обязательно должна была быть глава про рабочие места для инвалидов: «Мы долго думали, как назвать этих людей. Инвалидами — нехорошо, мы уже инстинктивно это понимали. В итоге получилась глава “Организация труда лиц с пониженной работоспособностью”. Как же я с ней намучился, сколько раз переписывал! Пишу — и все получается, как бы этот жизненный, природный брак приспособить на нужды общества. И все равно, когда дал почитать пособие друзьям — полудиссидентам, те возмутились: “Прямо так и сквозит в вашем тексте, как бы еще из них выдавить налог, чтобы не сидели на шее у государства!” А ведь я столько редактировал, чистил».

Безусловно, всегда необходимо следить за своей речью, помнить, с кем и о ком ты говоришь. Особенно людям публичным (а мы все сегодня в той или иной степени публичны благодаря интернету), облеченным властью. Особенно если речь идет о слабых, больных, незащищенных, страдающих… Именно о корректности по отношении к ним мы будем говорить, оставив в стороне феминисток и чернокожих. Сейчас, в век информационных технологий, предугадать, как и, главное, где наше слово отзовется, стало значительно сложнее.

«Политкорректность появилась в ХХ веке еще и потому, — говорит Е. Я. Шмелева, — что прежде не было настолько публичной речи, не было средств массовой информации. Люди видели аудиторию, перед которой выступали, могли ее просчитать. Сейчас любое ваше высказывание могут услышать миллионы людей, об этом всегда необходимо помнить».

Вещь очевидная. Врачебный жаргон не покидает стен ординаторской, для посторонних ушей он будет невыносим, поэтому — табу. К сожалению, порой преград не существует даже для тех, кто стоит на высокой трибуне. Виктор Кириллович Зарецкий вспоминает следующий случай: «Один известный человек в президиуме Российской академии образования после доклада о проблемах детей с ограниченными возможностями сказал: “Привели девочку, и мы заспорили: имбецилка она или к ней нужно относиться по-человечески”. Зал ахнул. Ведь докладчик определял политику в образовании детей с инвалидностью!»

Чем виноват старик?

Иногда происходящие со словами метаморфозы кажутся странными, иногда неоправданными, порой — преждевременными. Мы сопротивляемся, удивляемся. Но почему вместо «слепой» надо теперь говорить «незрячий», а вместо «глухой» — «слабослышащий»? Зачем старых добрых «стариков» и «алкоголиков» нужно превращать в «пожилых людей» и «страдающих алкоголизмом»? Какая разница между словами «слепой» и «незрячий»?

К чему эти громоздкие словосочетания, какой смысл от всех этих «с», «альтернативно», «иначе», «испытывающий трудности», «страдающий»?.. Все это лишь замедляет речь! Попробуем разобраться.

«Во многих из этих выражений сильно сказалось влияние американского английского, — объясняет Елена Шмелева, — что понятно и объяснимо. Это не следствие мирового заговора, эвфемизмы “люди с ограниченными возможностями здоровья”, “люди с инвалидностью” и т. п. родились в недрах волонтерских, благотворительных, правозащитных организаций, формы и традиции которых пришли к нам с Запада. В СССР просто не было ничего подобного, не было самой благотворительности. Не случайно слово “благотворительность” в советских словарях имело помету “устар.”».

Но что плохого в слове «инвалид»? В русском языке оно нейтральное. В нем, в отличие от французского или английского, не прочитывается значения «негодный», «неспособный», а «инвалид войны» — так вообще почетно! «Это — социальная стигма, — говорит Виктор Зарецкий. — Если в больнице обращаться к человеку “больной”, то он всегда будет чувствовать себя больным. Если ребенку говорить: “Эй, дурак, поди сюда!”, будет дураком». Называя человека инвалидом (аутистом и т. д.), мы, во-первых, перестаем называть его человеком, а во-вторых, всего его сводим к его диагнозу, к его болезни, его инвалидности.

М. КОРОЛЕВА – Фу, как оно меня раздражает! Непереносимо. Ужасно!
О. СЕВЕРСКАЯ – Ты о чем это?
М. КОРОЛЕВА – Представь себе, так можно сказать о слове, всего лишь о слове! Слово может стать таким же раздражителем, как неприятный человек или предмет, а иногда даже бОльшим раздражителем!
О. СЕВЕРСКАЯ – О, это чувство хорошо мне знакомо!
М. КОРОЛЕВА – Решили. Сегодня – о словах, которые… брр… раздражают.

О. СЕВЕРСКАЯ – Самые раздражающие, самые надоевшие слова. Их списки – обычно по итогам прошедшего года – составляют в разных странах. В США этим занимаются самые разные исследовательские организации. Так, свой список самых раздражающих слов подготовил Американский институт исследований общественного мнения Marist Poll. Обычно в этот список попадают исключительно слова-паразиты, что понятно, но на этот раз…
М. КОРОЛЕВА – На этот раз на пятом месте там оказался неологизм, который связан с социальной сетью Твиттер. Twitterverse – вот как он звучит. Twitter + universe (то есть, вселенная).
О. СЕВЕРСКАЯ – Но я читала, что слово не очень-то новое, появилось в 2007 году. Именно тогда дизайнерская компания создала облачную визуализацию микроблогов Твиттер с самыми популярными блогерами, тегами и темами обсуждения.
М. КОРОЛЕВА – Ну да, этот сервис и назвали Twitterverse – но потом оно стало использоваться как имя нарицательное в разных статьях и в устной речи. В 2009 году оно даже попало в словарь английских слов Collins. И вот пожалуйста, не прошло еще трех лет, как оно стало раздражать девять процентов американцев!
О. СЕВЕРСКАЯ – То есть, это относительное новшество. Что ж, зато первые четыре места в этом списке остались неизменными. На первом месте (то есть самое ненавистное) – слово whatever, которое переводится как «все равно». Оно раздражает каждого третьего американца! На втором месте – слово like (наше «типа»). Каждый пятый это самое like ненавидит.
 

Надо различать истину и правду. Истина – это изначальный и конечный порядок бытия, неуловимый в истоке и неисчерпаемый до конца, но магически притягивающий всех нас, с какого бы края мы не пробивались к истине. А пробиваемся мы все с тем, что есть у каждого – с правдой. Она у каждого своя. Очевидная и неотменимая.

Истина одна. Правд много. Истина неисчерпаема и до конца непознаваема. Правда исчерпывает данный аспект бытия и исчерпывается им в ходе жизни. Познаётся в ходе судьбы. В ходе борьбы за справедливость, которая прячется где-то в тайне истории.

Потому мне было трудно вписаться в ту генерацию, которая расшатывала советскую власть, крушила сталинизм и вот получила…

– А что она получила?

– Она ещё не получила. Она ещё получит. Но, что касается того, от чего мы открещивались, была разница между ними и мной.


Я потерял в войну отца. Потом я себе его воскрешал – написал о нём книгу – её даже издали, хотя я писал её для родственников, а её выпустили тиражом 4 тысячи экземпляров. Вот моя потеря в войну. И я чуть не потерял страну, чуть не потерял культуру. Но я потерял отца, который всё это спасал.
 

Вы, конечно, представляете, что такое переводной любовный роман. Джеймс сжимает Изольду в объятьях, Изольда трепещет… У него «телосложение пирата» и «несгибаемый подбородок», у нее «В-образный вырез платья», «компактные ягодицы, ноги, словно длинные и крепкие стволы деревьев, только более красивой формы»… Представили? А дальше все как в эротическом хоррор-сновидении:

«От его улыбки ее кости сделались мягкими» (какой ужас!).

«Она тихо вскрикнула, когда их тела сошлись настолько близко, что их тела соприкоснулись» (бесподобно!).

«Николас сорвал с себя одежду и принялся осыпать ее быстрыми поцелуями» (одежду-то зачем?).

«Улыбка коснулась его губ, наползая на лицо» (прямо-таки грозовая туча).

«Рука на шее повернула ее голову, позволив ей смотреть ему в лицо, вместо того чтобы пытаться разговаривать через ткань его рубашки и толщину грудной клетки». (Я попыталась проделать то же самое со своим коллегой, но не получилось. Судя по всему, для этого мне пришлось бы сначала залезть к нему в пищевод, а потом высунуться наружу. Трюк рискованный.)

«Джейк встал на колени, стягивая с нее джинсы и открыв ей вид на залив» (дивная метафора!).

«Его голос опустился до постельных тонов» (попробуйте потренироваться, чтобы добиться такого же эффекта).
 

Прочитала в Фейсбуке запись литератора Кон­стантина Кропоткина: Кстати, задумался, вот.

А может ли вино быть «вкусным» (или даже «вкусненьким»)? Есть в этом прилагательном и не­точность, и излишество. Поймать не могу, в чем.

Я стала отвечать про слово вкусный, написав, в част­ности: Это языковая игра, и смысл ясен: он хочет подчеркнуть… - и потом спохватилась: Ну это ведь Вы про интервью Антона Красовского говорили? Да, ко­нечно, речь была именно об этом нашумевшем интервью, которое как раз в тот день опубликовал «Сноб». Я тоже сразу обратила вни­мание на употребление слова вкусненький: Меня, наверное, поймет Ксения Собчак. И, может, Леонид Парфенов. И многие другие. Это борьба между соб­ственным конформизмом, любовью к вкусненькому шабли и какой-то такой правдой, которая вдруг врывается, и никуда от нее не деться. Наступает момент, когда тебе все становится кристально ясно, и ты думаешь с то­ской: «Господи, шабли такое вкусненькое-вкусненькое», — а потом всё равно выходишь и говоришь то, что говоришь.www.snob.ru/selected/entry/57187 [2].

Последовал живой обмен мнениями: Да, так говорят про дешевое вино. — Я слышал не раз о вкусном вине — такое салонно-девочковое словосочета­ние. — Конечно, оно бывает вкусным. «купи вина повкусней» — говорит гёрл- френд, и я беру сладкую массандру. не знаю, бывает ли вкусным шабли — не пил. — «вкусность» к вину у меня плохо подклеивается, потому что я не пью сладкого вина, считая его <…> сахарным, конфетным, убивающим винный вкус в конце концов. — Дурное, да, хорошее, да, отличное, да, интересное — я тоже могу сказать, а еще и с послевкусием, с букетом, в конце концов, но вкусным (как и невкусным) ему быть не получается. Котлетные возникают ассоциации. Хотя формально всё в порядке.
 

"Запретные" и "особые" для татар слова, и почему жене нельзя было произносить имя мужа.

Речевое поведение говорящих на татарском языке зависит от возраста. Традиционные и специфические черты наиболее отчетливо и в относительно чистом виде выступают у людей старшего поколения. Вероятно, отдельные явления в речевом поведении татар объясняются и влиянием ислама. Речевое поведение молодого поколения характеризуется часто влиянием русского языка.

Привествие

Установление контакта при общении начинается с приветствий, которые зависят от участников. Приветствие "ассяламягаляйкем!" и ответ "Вягаляйкемяссялам!" употребляются в речи стариков, хотя могут иметь место и среди молодежи. Здороваются татары за руку, пожимая обе руки. Подавать только одну руку старикам считается неуважением. Более всего употребительно "Исянмесез!"(Здравствуйте!). Приветствия Хяерле иртя! Хяерле кон! Хяерле кич! (Доброе утро! Добрый день! Добрый вечер!) употребительны в официальной обстановке, среди интеллигенции. Рукопожатие при этом необязательно.

Несколько просторечными и фамильярными являются приветствия Нихял? (Как дела?), Саумы? (букв. Здоров ли?), Саумысез! (букв. Здоровы ли вы), Сялам! (Привет!). Среди студенчества под влиянием русской речи в шутливом стиле употребляются Чао! Салют!

Обращение

К близким знакомым, родным обращение – всегда на "ты". Вежливая форма обращения на "Вы" распространилась под влиянием русской речи и приобрела нормативность при обращении к незнакомым людям, при соблюдении субординации между собеседниками, как выражение уважительного отношения.

Своеобразием для татарской речи является обращение к родственникам с использованием термина родства: апа (сестра), абый (старший брат), энем (младший брат), апам (сестра моя), сенелем (сестренка), жизни (дядя), балдыз (свояченица). Раньше гораздо чаще использовались такие обращения к близким родственникам, как "чибяр апа" (красивая сестра), "алма апа" (яблоко-сестра), "шикяр апа" (сахар+сестра), "бялякяй абый" (маленький брат), "ерак аби" (далекая бабушка) и др.

Обращение детей к своим дедушке и бабушке сохранилось в форме аби, бабай, дяу ани, дяу ати (в диалектах есть формы зур ани – зур ати, карт ати – карт ани).

Имена любимых и близких

Татары выработали целую систему обращений к любимым, близким людям, отличающуюся доброжелательностью, эмоциональностью: кадерлем – дорогой мой, соеклем – милый мой, алтыным – золото мое, кугярченем – голубка моя, былбылым – соловей мой, аккошым – лебедь мой, акыллым – умный мой, жаным – душа моя, жанкисягем – частица моей души, бягырем (букв. печень моя) – дорогой, бягырькяем – дорогой мой и т. д.

Своеобразием также является и то, что к посторонним, а также к близким обращаются по форме "имя + родовой термин": Камил абый, Алсу апа, Мярфуга абыстай, Гафур энем и т. д.

В официальной обстановке

В 30-50-е годы существовал обычай среди молодежи называть официальных лиц по форме: Абдуллин абый, Шакирова апа.

Под влиянием русского языка вошло обращение при официальном общении в форме имени и отчества: Тимур Арсланович, Шяукят Кадырович, Луиза Мардиевна, Алсу Гиниятовна и т. д. Эта тенденция в настоящее время несколько снижается.

Официальность отличает и форму обращения: иптяш Салихов (товарищ Салихов), иптяш Кяримова (товарищ Каримова). Эта форма уже не активна.

Обращение жены к мужу до революции характеризовалось тем, что нельзя было вслух произносить имя мужа: оно табуировалось.

Вместо имени говорили атисе (его отец), анисе, анасы (его мать), син (ты), сина айтям (тебе говорю) и т. д. В настоящее время мужчины обращаются к женам по имени, так же и жены – к мужьям.

Однако широко употребляются назывные карт (букв. старик), карчык (букв. старуха), хатын (жена) и т. д.

В настоящее время все большее распространение получает обращение в форме Галия ханым, Мансур афянде, Фяридя туташ (ханым – ханум, афянде – господин, туташ – барышня).

У татар широко были распространены прозвища, которые давались исходя из этнической характеристики, своеобразия социальной и внешней характеристики личности, особенностей его поведения, речи, одежды, профессии, характера жилища, курьезов, связанных с человеком, и т. д. Много прозвищ по названиям животных и птиц: Аю Вяли, Саескан Сафура, Толке Гата, Тавык Гафур и др. Прозвищами больше наделяются мужчины, чем женщины. Прозвища употребляются часто перед именами лиц.

 

В преддверии Дня Святого Валентина модели Victoria’s Secret в своем новом видео на  YouTube рассказали всем мужчинам мира, как правильно толковать самые расхожие женские фразы. Вот, что в действительности мы имеем в виду, когда говорим:

«Я буду готова через 5 минут...» - «Мне нужно минимум полтора часа»

«Мне никто никогда не дарил цветы...» - «Пришли мне две дюжины самых красивых роз!»

«Это всего лишь мой день рождения...» - «Это же мой день рождения! Приготовь для меня волшебный сюрприз!»

«Она так красива, не правда ли?..» - «Скажи, что ты даже не заметил ее, так как не можешь оторвать глаз от меня»

«Я люблю тебя...» - «Я действительно люблю тебя!»

Кроме плотских грехов, второе по важности место в общей исповеди XIX в. занимали словесные грехи, а именно критические высказывания, суждения о других, неправильное (бездушное, рассеянное) применение молитв, ложь, гнев, жалобы, оскорбления, сплетни, клевета, богохульство, порицание и пересуды. Этот словесный грех впоследствии проявится в сталинское время в различных самооговорах, типа признания себя «японским шпионом», «явках с повинной» и пр.

Основы литературной исповеди в европейской культуре были заложены двумя людьми: бывшим манихеем Блаженным Августином, и Жан-Жаком Руссо, к имени которого не только отсылает райский уголок столичных хипстеров, кафе «Жан-Жак», но и ЖЖ, Живой Журнал. Как и другие социальные сети, ЖЖ заменяет фактически отсутствующий для образованного класса институт исповеди. Почему отсутствующий? Ответ на этот вопрос мы снова находим у Сильвии Зассе: «Под тайной исповедью или печатью неразглашения подразумевалась обязанность духовника держать в тайне все, что ему доверялось во время сакраментального признания в грехе. Тем самым грешнику гарантировалась защита от общественности. Разработанный Феофаном Прокоповичем «Духовный регламент» 1721 г. санкционировал отмену тайны исповеди и обязал духовных лиц передавать всю возможную информацию, которая могла бы представлять интерес для царского дома. В это же время была установлена всеобщая обязанность покаяния[8]». И далее: «Начиная с момента отмены печати неразглашения, исповедь напоминает допрос, даже если само православное учение не признает этого. Хотя в теории священник должен был следовать своей роли свидетеля и врачевателя, практика превращала его в опасного до-знающего, в потенциально легитимированного государством осведомителя и доносчика[9]».
 

— призывает бывший рижанин Яков Нейгаузен, который живет за океаном.

В августе минувшего года в ресторане гостиницы "Рига" состоялось примечательное событие — Съезд "штатников". Так в советское время называли поклонников американского образа жизни. Сегодня уже невозможно себе представить, что когда–то в магазинах не было жвачки, джинсов или сигарет "Мальборо". А тогда все это нужно было ДОСТАВАТЬ. Из каждой штатовской вещи делали настоящий культ. Любители заморских вещичек тусовались у касс "Аэрофлота" рядом с памятником Свободы. Это было их лобное место, где они могли и себя показать, и на других посмотреть…

Позже жизнь раскидала их по многим бывшим советским республикам, а также по самым разных дальним странам. Однако несколько лет назад родилась идея хотя бы раз в году собираться на свой съезд. Был выбран и президент мифической страны Штатландии, которым стал продюсер Яков НЕЙГАУЗЕН. Он прилетел в Ригу со своей супругой — знаменитой певицей Аэлитой ФИТИГОФ, тоже бывшей рижанкой, которая покорила весь мир. Он не раз выступала в Белом доме и прочих крутых местах, среди ее поклонников — президенты и мультимиллионеры. Она и сейчас постоянно гастролирует. Выступила и на рижском съезде.

"Рига" — это святое!
 

А полвека назад во все языки мира вошло другое наше слово - «спутник».

Ирина Левонтина – старший научный сотрудник Института русского языка РАН, автор книги «Русский со словарем». В интервью «СП» известный лингвист говорит об угрозах для языка (в том числе тех, которые исходят от якобы радетелей среди политиков), о языковых навыках властей и о том, нужна ли языку их забота.

Обеднение или обогащение?

«СП»: - Вы известны оптимистическим отношением к трансформации языка. Тогда как ваши коллеги бьют в набат – достаточно вспомнить книгу М. Кронгауза «Русский язык на грани нервного срыва».

- Название книги не вполне отражает установку автора. Ни о каком срыве он не пишет. Название, пожалуй, просто маркетинговый ход. Мне не приходит в голову никто из действующих лингвистов, кто, как вы сказали, бил бы в набат. Хотя на личном уровне что-то раздражает каждого из нас, лингвист не может не понимать, что живой язык меняется. Тем быстрее, чем быстрее меняется общество. В противном случае он не будет адекватен жизни, ему не хватит средств для её отражения. То есть перемены в языке – это как раз показатель того, что он жив.

К топору зовут не лингвисты, а, например, политики. В. Жириновский недавно предложил принять список недопустимых заимствований. Клоунада.

«СП»: - Для нас сейчас важна не личность Жириновского, а его предложение.

- Наверное, существует некая критическая масса заимствований, опасная для маленьких языков, на которых мало говорят, которыми не написана большая литература. Им, может быть, стоит опасаться.
 

С радостью узнал об новопредложении головы Свободнической Народовластнической Дружины Руси (СНДР) Владимира Волковича Жириновского о замене иностранных слов в русском языке исконными отечественными похожестями.

Долго думал, поэтому не сразу бросился к кнопочной доске своего наколенного вычислителя, чтобы написать эту грамоту в Дневник.

Представьте себе, едет избранник Государственной Думы Владимир Волкович на своей германской самоходке "Мойбог", смотрит по сторонам, а вокруг такое англоязычное непотребство -- кругом на продажных щитах "кредиты" и "депозиты" вместо пристойных займов и сохранений, с "процентами" вместо сотодолей . Включает дальновизщик, а там говорильщики новостных протоков через слово применяют иностранные определители.  "В последней декаде ноября президент Российской федерации провел пресс-конференцию с журналистами". Ну нет чтобы сказать просто, без английскостей: "В последней десятидневке листопада Предводитель Русского Содружества провел печатную разговорню с писаками".

Или вот идет в Большое Позорище посмотреть плясальню или послушать распевальню, солидный такой, в своем наилучшем кафтане, в начищенных обувках, модном нашейнике на расстегнутой рубашке, а там -- на тебе, "гардероб" вместо раздевалки, "сцена" вместо постамента, "артисты" вместо скоморохов, "буфет" вместо харчевни. Просит едальный список, а ему дают ""меню", а в нем нет чтоб мешанина, так "коктейль", и наливают его не в чарку, а в "бокал", а к нему не маслохлебицу предлагают, а "бутерброд". Каждый бы русский человек расстроился.
 

На каком виде транспорта лучше путешествовать, чтобы изучить местный колорит, какими фразами нельзя разбрасываться, если ты не понял суть вопроса, и к чему это может привести.

В проекте "Окно в Россию" вновь история иностранки, делящейся своими впечатлениями от пребывания в нашей стране. Студентка из Канады Клэр В.. (именно так зовут героиню очередной истории нашего проекта) несколько лет назад проходила стажировку в Нижнем Новгороде, а сейчас продолжает изучать русский язык у себя на родине.

— Почему Вы решили изучать русский язык?

— Сначала я решила изучать русский язык, потому что меня всегда интересовала Россия – огромная страна, в которой сосуществуют такие разные культуры и языки. Я не знала ничего о русском языке, и для меня учить новый алфавит было, как учиться писать в системе кодов. Мне сразу понравился русский язык, и я начала замечать «кусочки» русской культуры вокруг себя. У меня на работе есть несколько человек из России, я люблю говорить с ними по-русски, а также читать статьи и новости. Моя цель – хорошо выучить русский язык.

— Где и как Вы изучали его?

— Я училась в университете в городе Сент-Джонс, на острове Ньюфаундлэнд. Я закончила четыре курса и провела ещё четыре месяца в Нижнем Новгороде. Мы проживали в общежитии лингвистического университета вместе с русскими и иностранными студентами. Сейчас я изучаю русский по интернету с преподавателем из Москвы.

Матерная ругань — это плохо, но терпимо, или недопустимо? Почему многие стесняются материться в присутствии детей и родителей? Что происходит с душой сквернословящего человека? Размышляет игумен Савва (Мажуко), насельник Свято-Никольского мужского монастыря города Гомеля, Белоруссия.

Русский язык тяжело дается иностранцам, и удивляться тут нечего: по сравнению с «экономными» языками — французским или английским — наш «великий и могучий» кажется излишне усложненным. Правда, один знакомый англичанин, которому не терпелось поговорить с русскими, открыл самый простой способ погружения в стихию нашей родной речи.

Есть у нас такие языковые средства, коими можно сообщить всё или почти всё. Этими средствами пользуется с разной интенсивностью почти половина нашего населения, но, по крайней мере, если кто и не пользуется, то прекрасно понимает этот пласт лексики, основанный на четырех-пяти корнях. Изучив грамматику, словообразование и эти универсальные корни, оный англичанин быстро освоился на просторах нашей необъятной Родины, а в некоторых компаниях и совсем шел за своего.

Русский язык тяжело дается не только иностранцам, но и самим носителям языка, многим из которых крайне трудно выйти из круга матерной [2] речи и сквернословия [3]. Всеозначающие корни оплетают их так крепко и туго, что беднягам никак не вырваться из их тесных объятий. Ведь в этой стихии человек купается с детства, для некоторых это первые слова, первые опыты общения и даже литературного творчества. Педагоги в школах и вузах всё чаще стали замечать, как тяжело говорят дети, и какие слова они силятся не произнести в том месте, где внезапно обрывают речь, и эти паузы, поверьте, далеко не худший вариант.

Владимир Познер, самый знаменитый телевизионный комментатор России, извинился за свою недавнюю оговорку, когда он назвал Государственную Думу государственной дурой.

Познеру хорошо, он – мастер устной речи. А мне-то, пишущему как бы пером, эти последние два слова – как писать? Со строчной буквы или с прописной?

Тут ведь зарыта жуткая политическая мина. Если Познер и в самом деле случайно оговорился, то писать надо всё – с маленькой. Если же он держал в уме некий умысел, какую-то информационную интригу, то непременно – с большой. Вот так: Государственная Дура. Таково веление русского языка – на мой взгляд, самого бесценного из всех наследств, доставшихся нам от предков.

Собственно, из-за этого и разгорелся весь сыр-бор. Большинство телезрителей отвергло мнение, будто тренированный язык телекомментатора ненароком поскользнулся. Да и сама Дума, в полном практически составе, не признала, будто мычащую согласную просто так, с бухты-барахты, по телевизору, на весь белый свет, обменяли на согласную рычащую.

Публика решила, что тут сыграла свою роль не орфоэпия, а логика. Прописная истина потребовала прописных букв. Сегодня прописной истиной, то есть суждением очевидным, общедоступным и не нуждающимся в особых доказательствах является мнение о Государственной Думе. Миллионы сограждан убеждены, что данное собрание сомнительных личностей, называющих себя парламентом России, является заведением не только незаконным (нелегитимным), не только безнравственным, но и откровенно глупым. То есть именно Дура. А поскольку влияние её распространяется на всё обширное государство, то вполне резонно именовать её – Государственной.

Уже несколько дней все обсуждают закон о гей-пропаганде среди несовершеннолетних. Пока неприличный смысл слова «голубой» еще не запретили, я хотела бы на его примере порассуждать о путях развития языка.

Почему по-английски говорят «веселый», по-немецки – «теплый», а по-русски – «голубой»? В какой момент нейтральные слова вдруг становятся неприличными, а потом – опять приличными и даже политкорректными? И можно ли тут чему-то противодействовать?

По-английски он «веселый». Это проще всего: «веселыми домами» в Англии в старину назывались бордели, а позже, в конце XIX века, в американской блатной среде появилось выражение «веселый кот» – одинокий и обычно неопытный мошенник, бродяжка, перебивающийся мелким криминалом и случайными заработками, наглый, хитрый и беспринципный, как кот. Эти ребята нередко становились жертвами серьезных преступников с понятиями, которые их «опускали» и считали существами второго сорта, а иногда нанимали к себе в услужение, в том числе и сексуального характера.

По-немецки он «теплый». Сначала было слово «Schwul», которое означало просто «жаркий, горячий», потом оно разделилось на Schwül с двумя точками – душный, знойный – и Schwul без точек – «гомосексуал». Почему – неизвестно. На эту тему в политкорректных немецких университетах уже написаны десятки диссертаций, которые предлагают самые разные версии. Самая простая их них, хоть и не слишком убедительная: некогда считалось, что у геев температура тела выше, чем у других людей.