Задача языковеда – фиксировать и наблюдать, а не устраивать операции по спасению.
Ну да, лингвист – это наблюдатель, все понимаем, пишут они, но когда происходит ТАКОЕ, можно и нужно ринуться в бой. Как можно (продолжаю я цитировать невидимого собеседника) равнодушно продолжать писать свои словари и делать доклады о каких-нибудь – заглянем в программу первой попавшейся конференции – «консонантных протезах в современной русской речи»? Отправить все эти протезы, паремии и репрезентации концептов к едрене-фене – и с вилами на неграмотных.
Существование самого этого мифа (лингвисты всем должны) и постоянно всплывающие в спорах призывы наводят на мысли о том, каким видят многие, так скажем, «лингвиста обыкновенного». Сквозь эти требования, призывы и недовольство проступают его воображаемые черты.
Я попыталась представить его мифический день, день сражения за нормы, которое он каждый раз «проигрывает».
Худой очкарик средних лет в растянутом, цвета серой зимней московской жижи, мохеровом свитере из 90-х перешагивает через лужи у выхода из метро «Кропоткинская». Утро. Он спешит на работу – в Институт русского языка РАН на Волхонке. Из портфеля торчит лоток с гречневой кашей и курицей – съест в обеденный перерыв. В Москве солнечно, скоро весна, и какой-то «Порш Кайенн», заворачивающий от Храма Христа Спасителя на бульвар, обдает лингвиста бодрящей мартовской грязью. Он неловко отряхивается («Да что ж за утро сегодня!»), но в глубине души не злится, да и вообще быстро забывает о брюках в крапинку – сегодня у него совсем другой повод для размышлений. Час назад, когда он стоял в очереди к кассе в своем Зябликове, как минимум три человека в очереди, позвонив кому-то, произнесли: «Ну, созвОнимся». А в метро румяный бугай в дубленке и с кучей бумаг на коленях (они все время падали), кричал в трубку: «Я в метро! Я говорю, дОговор надо подписать, дОговор! Все, щас отклЮчится!» И никто не замечает, как тихий лингвист, слыша все эти фразы, каждый раз произносит: «Три тысячи один, три тысячи два, три тысячи три». Он ведет подсчет – достигнет «звОнит» критической массы, значит все – надо вносить в словарь, хоть умри. И вот все эти услышанные утром в метро «дОговоры», «отклЮчится» и «созвОнимся» не выходят у него из головы.
На проходной охранник глупо улыбается. «Чего улыбаться, – думает лингвист, кисло здороваясь. – Я неудачник. Они опять победили, победили, победили! Вы победили!» – в конце концов со злостью заключает он, глядя на охранника со сканвордом. Входит в свой кабинет на втором этаже («Господи, опять эта вешалка падает»), включает пыльный компьютер, за время загрузки которого успевает сходить за одноразовым стаканчиком для чая, и начинает странную, бессмысленную работу: что-то пишет на карточках, помечает, подсчитывает, пару раз звонит коллегам. И все время бормочет: «звОнит», «вклЮчат», «дОговор», «звОнит», «вклЮчат», «дОговор»... И вот, когда наступает время курицы с гречневой кашей, а солнце светит в кабинет так, что приходится закрыть жалюзи (сердце лингвиста замирает от страха: неужели мне придется и их превратить в жАлюзи!) и стянуть с себя бесформенный свитер, он вдруг понимает, что больше не может внутренне сопротивляться. «Включайте, – говорит он невидимому собеседнику по телефону. – Включайте в новый словарь рекомендации: «вклЮчит», «звОнит», «дОговор». Да, эксперимент закончен, частотность подсчитана». И откидывается на стуле. В лотке сохнет, заветривается курица. Всё кончено. Он – бесхребетный, безвольный приспособленец. Трус. Равнодушная амеба от лингвистики. Он ничего не смог поделать.
А завтра все газеты выйдут с издевательскими комментариями. Ему будут звонить журналисты, задавать одни и те же вопросы, а в соцсетях самым популярным комментарием станет: «Скоро эти лингвисты и «ехай» разрешат!» И утром, по дороге на Волхонку, он будет закрываться газетой «Метро» и вжиматься в сиденье, будто сотни людей вокруг видят его, видят, что он виноват в их собственной неграмотности и общем падении нравов...
Есть, впрочем, и другой варианта воображаемого портрета лингвиста – его я не буду расписывать столь подробно. В общих чертах он таков: крашеная блондинка лет 30-40, миловидная стерва, училка, этакая Ольга Баталина от лингвистики. Из молодых, новых. Спит и видит, как прижать всех «к ногтю», выкопать откуда-нибудь какой-нибудь «йогУрт» или «брачАщихся» и заставить всех так говорить.
Оба этих образа так же далеки от реальности, как Зябликово от Волхонки. «Безвольность», в которой обвиняют лингвистов, не имеет ничего общего с безвольностью без кавычек, а приспособленчество оказывается мнимым. Лингвист действительно просто наблюдает за происходящим и фиксирует его. Его работа – это рубрика No comments на канале Евроньюс. Не нравится то, что происходит с русским языком – назовите эту рубрику «Жесть как она есть», если хотите. Как сказал, кажется, Владимир Плунгян (автор книги «Почему языки такие разные?») на одной из конференций, лингвист не садовник, а биолог, он не «возделывает» язык, он его изучает. Вы можете представить себе Николая Николаевича Дроздова, призывающего к уничтожению какой-нибудь змеи, лягушки или паука? Да он скорее съест их разом, чем произнесет что-то подобное. Даже самые неприятные процессы, которые проиходят в языке, нуждаются в изучении и описании. Точнее даже, ИМЕННО ПОЭТОМУ и нуждаются. И если вести с ними борьбу или не замечать их (не надо пиарить бяку), то и движения в обратную, хорошую сторону не будет. Лингвисты делают для «спасения» языка все, что они и должны делать: они проявляют к нему внимание и интерес. И в этом смысле даже доклад на филологической конференции под названием «Репрезентация концепта BLONDE в анекдотах о блондинках», который кому-то может показаться несусветной ерундой, и есть вклад в эту условную «операцию по спасению».
06 марта 08:47 | Ксения Туркова
Постоянный адрес статьи: http://mn.ru/oped/20130306/339141285.html.© 2010-2011 ФГУП РИА Новости и НП ИД Время
