В «Заветных сказках» Александра Афанасьева запечатлён следующий сюжет, на который обратил внимание учёный-филолог Борис Успенский в своём исследовании, посвящённом семантике русской брани. Некая стыдливая барыня, запрещая своему лакею называть вещи своими именами, заставляет безропотного слугу объяснять поведение домашних животных, которые совокупляются на их глазах. Бедный лакей-крепостной вынужден придумывать несуразные, но «цивилизованные» определения тому, что происходит. Всё же необузданная фантазия молодой барыни, прикрытая стыдливым новоязом покорного слуги, не уберегла героев этой сказки от прелюбодеяния. Вернее, не уберегла только молодую барыню, лакею увильнуть было никак нельзя — дело подневольное. Барыня приказала слуге вступить с ней в половую связь, при этом обременяя беднягу поиском подходящих «цивилизованных» метафор. Так, penis стал конём, а vulva — колодцем. Сам процесс соития превращается в утоление жажды. По словам Бориса Успенского, эта сказка демонстрирует «переход от окказионального остранения к традиционной загадке». Безусловно, эта находка знаменитого учёного заслуживает внимания, но соотечественников, далёких от тонкостей филологической науки, волнует другая проблема — откуда взялся крайний цинизм, вообще несвойственный простому народу, тем не менее зафиксированный эпизодом устного народного творчества; где лежат его корни?