Журналист, кандидат филологических наук Ксения Туркова рассуждает о том, почему нам так хочется видеть язык умирающим.
Моя мама любит наслаждаться паникой. Вот заболит у меня горло или голова, или скажу я, что устала после работы, — и она упавшим, близким к загробному, голосом говорит: «Это что-то ненормальное. У тебя все время болит голова (горло, живот, нога, рука). Тебе надо срочно провериться!»
И если, не дай Бог, я поддамся на эту провокацию и пойду к врачу, мама пойдет со мной и с него с живого не слезет: заставит его обследовать меня вдоль и поперек до тех пор, пока поиски не увенчаются «успехом». «Как это ничего серьезного? Не может быть. Смотрите внимательнее», — скажет мама и как будто даже расстроится, что ничего такого «ненормального» у меня не нашли.
Мы, носители русского языка, уже давно превратились по отношению к нему в паникующую маму. Мы упиваемся разговорами о его падении, деградации, болезни. А если вдруг какой-нибудь лингвист скажет нам, что ничего страшного с языком не происходит, мы очень возмутимся: «Как это так? Ищите внимательнее! Вы что, не видите, что происходит? Это что-то ненормальное, надо что-то делать!» И точно так же, как моя мама, как будто расстроимся словам о здоровье.
Мы — гиперопекающие родители, с практически неизлечимым синдромом «я-же-говорил».
Интернет? Плохо. Туда ребенка пускать нельзя — начинается массовая безграмотность, теряются запятые, и вообще — подхватить можно что угодно.