24 февраля в Институте русского языка имени В.В. Виноградова РАН состоялся круглый стол на тему «Лингвистический взрыв 1990-х – 2000-х: можно ли подводить итоги?».
Елена Шмелева: Думаю, все замечают и отмечают, что в русском языке все время что-то происходит. Нравится нам это или нет, но необходимо происходящее проанализировать. Культурно-просветительская программа «СЛОВАРИ XXI ВЕКА», которую реализуют Институт русского языка имени В.В. Виноградова РАН и издательство «АСТ-ПРЕСС», инициировала серию круглых столов, на которых предполагается обсудить проблемы современного русского языка с самых разных точек зрения. Нашу первую встречу открывает заместитель директора Института русского языка, доктор филологических наук, профессор Мария Леонидовна Каленчук.
Мария Каленчук: Я скажу буквально несколько слов. Наше старинное здание, наша старинная мебель, надеюсь, создадут определенный дух, который окрасит сегодняшнюю дискуссию. Честно говоря, я не отношусь к числу тех, кто проникнут паническими настроениями по поводу положения русского языка: по моему мнению, ничего страшного с ним не происходит. Но в народе известно, что чем больше людей заботится о заболевшем, тем больше надежд на выздоровление. Тот факт, что о современном состоянии русского языка заботятся не только лингвисты, но и непрофессионалы, свидетельствует о том, что все будет хорошо. Я считаю, что русский язык чудесно защитит себя сам. Мне кажется, нужно анализировать наше отношение к языковым проблемам, чем собственно положение русского языка. Надеюсь, сегодняшняя работа будет плодотворной. Спасибо.
Елена Шмелева: Я не буду описывать все признаки произошедшего лингвистического взрыва, многое просто очевидно. К примеру, появилось очень много новых слов, в основном заимствованных из английского языка, в нашем языке у них складывается своя судьба, появляется свое значение, часто совсем не те, которые были у них в английском языке. Все замечают, что высокий стиль русского языка ушел из обихода. Средства массовой информации, которые в советское время стремились говорить высоким стилем, сегодня говорят на обыденном языке. Наши парламентарии спокойно могут употребить жаргонные или грубые выражения, которые не относятся к стилю парламентской речи. На улицах слышится мат, нельзя сказать, что его не было раньше, он был, но занимал вполне определенную нишу. На днях я стояла в очереди на маршрутку, за мной оказались очень симпатичные парень и девушка, они обсуждали увиденный фильм, буквально через слово они вставляли матерные слова. Раньше такие слова в разговоре с девушкой молодой человек не употреблял. Это то, что замечают все. Но есть изменения неявные, не столь очевидные. Хотелось бы поговорить именно о них.
Ирина Левонтина: Хочу затронуть проблему изменений в картине мира. Что имеется в виду? Самый мой любимый пример: еще десять лет назад в русском языке не существовало выражения «успешный человек». Говорили об «успешных переговорах», «успешной работе» и т.д. Молодым людям сегодня это кажется странным. Когда нужно было перевести на русский английское «успешный человек», переводчики попадали в тупик. «Преуспевающий» - это слово было окрашено негативно, хотя сегодня это уже уходит. «Преуспевающий адвокат» - это рвач, интересующийся только гонорарами. У Довлатова фигурирует «преуспевающий писатель», это писатель, которого никто не читает, но которого издают огромными тиражами и который проводит время в Доме творчества в Коктебеле. «Состоявшийся человек» - это выражение ничего не говорило о социальном успехе. «Состоявшийся человек» мог написать кучу романов в стол, нигде не быть опубликованным и умереть в нищете, но все равно он был состоявшимся. Стремиться к достижению успеха, повышению социального статуса было в общем-то стыдно. В русской культуре успех не был ценностью. Сейчас без выражения «успешный человек» мы уже не можем обходиться, появилось много книг, рассказывающих, как стать «успешным человеком». Это выражение естественным образом влилось в наш язык, потому что изменился общий фон жизни, наши представления о ней. В нашей молодости слово «карьера» было окрашено отрицательно, если ты его произносил, нужно было уточнение: карьера – в хорошем смысле. Сейчас молодым людям трудно объяснить, что здесь плохого. Слова «амбициозный», «агрессивный» поменяли свою окраску. Происходит системный сдвиг, это не просто заимствование того или иного слова, это изменение в видении мира.
Еще одна важная тема. Сейчас многие испытывают неприятные эмоции по поводу того, что язык сильно меняется, по их мнению, в худшую сторону. Кто-то говорит даже о гибели русского языка. С другой стороны, многие лингвисты в своих выступлениях говорят о том, что говорить о гибели языка нет никаких оснований – все в порядке. Тут нужно отметить, что культура только так и может существовать: когда есть люди, считающие, что все гибнет, и есть те, кто говорит, что все отлично. Культура не может развиваться в условиях единомыслия. Замечательно, что есть много людей, которым кажется, что язык безнадежно портится, и которым хочется сохранить его в неизменном виде. Хорошо, что есть люди вроде нас, которые видят в происходящем не порчу языка, а его развитие. Вспомним ситуацию начала XIX века, когда архаисты и новаторы вели яростные споры о языке. К примеру, Жуковский относился к новаторам, а Грибоедов – к архаистам. Но разве сегодня мы можем сказать, что Жуковский был прав, а Грибоедов – нет, или наоборот? Конечно, нет. Столь плодотворное развитие русского языка в ту эпоху было возможно именно благодаря тому, что на каждой стороне были такие замечательные люди. Пушкин не примкнул ни к одной позиции, он впитал в себя и то, и другое.
Мы часто обращаем внимание на поверхностные явления, нас задевает возникновение новых слов или конструкций. Меня, например, травмирует, что сейчас вместо союза «что» стали говорить «то что»: «Я думаю о том, то что и т.д.». Непонятно откуда это взялось, я пока внутренних лингвистических причин найти не могу. Тем не менее это перемены поверхностные. Важнее обращать внимание на то, что происходят мировоззренческие сдвиги, о которых я сказала, или даже еще более глубинные. Например, почему нас так травмируют новые слова? Потому что они приходят к нам другим путем, а не тем, к которому мы привыкли в русской культуре. Если мы посмотрим на развитие русского языка в XIX веке, то увидим, что большинство новых слов, культурных понятий приходили из литературы. Скажем, слово «нигилист». Оно существовало до Тургенева, но он его ввел в наш язык в новом значении. Теперь о той эпохе без понятия «нигилист» мы и говорить не можем. Или взять роман Достоевского «Братья Карамазовы». Там ключевым словом является «надрыв», оно практически стало психологическим термином, без которого мы не можем говорить о русской душе и русском национальном характере. На самом деле его придумал Достоевский. Это слово стало жить своей жизнью, постепенно превратилось в эстетически отталкивающее. Как писал Довлатов: «Не люблю Леонида Андреева: он пышный и с надрывом». Новые слова приходили из литературы. Откуда они берутся сейчас? Из плохих переводов – так произошло с упомянутым «успешным человеком». Из смешной рекламы. Новые слова для современной культуры важны не менее, чем «нигилист» для своего времени. Изменился механизм – творческая лаборатория языка переехала.
Сегодня упал общий уровень грамотности. Можно по этому поводу переживать, кого-то винить и т.д., но, с моей точки зрения, важно осознать вот что. Изменился социальный портрет общества, появился новый тип молодого человека – культурного, с прекрасным словарным запасом, много читающего, но пишущего так, как в нашей молодости не писал даже второгодник. Грамотность для нас была обязательным атрибутом интеллигентного человека. Сейчас ситуация изменилась: если человек пишет безграмотно, на нем рано ставить крест, он может оказаться умным и начитанным человеком.
Хочу еще раз обратить ваше внимание на проблему поверхностного реагирования на языковые изменения, восприятия новых слов как проявления по меньшей мере кризиса. Однако иногда оказывается, что появление нового слова связано с тем, что русская культура хранит свойственные именно ей представления. Приведу в пример вошедшие в нашу жизнь слова: креатив, креативный, креативщик, креатор и т.д. Каких только камней не бросали в эти слова. Взглянем с другой точки зрения. В русском языке и русской культуре всегда было принято удвоение важных понятий. Существовали «правда и истина», «добро и благо», «долг и обязанность», «радость и удовольствие» и т.д. Первый вариант представлял горний мир, а второй – дольний. Вообще для русского языка характерно разнесение лексики по высоким, средним, низким слоям. Многие выступали с претензией: зачем слово «креатив», если есть русское слово «творчество»? А теперь давайте представим рекламное объявление, в котором написано: «В рекламный отдел требуется творец с опытом работы». Для русского языка это просто невозможно, слово «творец» не может быть связано с прикладной деятельностью. Таким образом, появление слова «креатив» - проявление уважения к принципам русского языка.
Елена Шмелева: Я хотела бы подтвердить то, о чем говорила Ирина Борисовна. Недавно министр Фурсенко сказал, что надо из школы надо убрать высшую математику, потому что она мешает креативному мышлению. И в общем он прав: математика помогает творческому мышлению, а креативному – мешает.
В выступлении Ирины Борисовны прозвучала важная мысль: если раньше для нас творцами языка и языковыми авторитетами традиционно были писатели, из великой русской литературы к нам приходили новые слова и представления, то сейчас роль литературы сильно изменилась. Мы знаем, что начитанность сегодня неважна, очень изменился цитатный фон. Те, кто читает лекции в университетах, замечают, что привычка к цитированию сегодня совершенно не нужна. Преподаватель вставляет какую-то известную цитату, а на лицах студентов: зачем он это сказал? Мне бы хотелось, чтобы Наталья Борисовна рассказала о своем видении проблемы «современный русский язык – современная русская литература».
Наталья Иванова: Мне нравится, когда в разговоре мы надеваем определенные маски. Я выступлю консерватором. Я считаю, что школа и художественная проза обязаны быть консервативными. Сегодня утром я навскидку открыла несколько романов современных молодых писателей: Александра Иличевского, Захара Прилепина, Всеволода Бенигсена, Михаила Шишкина. Это совершенно разные люди и по образованию, и по взглядам, и по устремлениям, и по стилистике. Вы знаете, что я обнаружила у каждого из них? Абсолютно консервативный язык, ветвящиеся, синтаксически роскошные фразы, никакого намека на размывание русского языка. Выражение «успешный человек» может появиться только в прямой речи кого-нибудь из героев. Был автор, который писал на новом русском языке, это Ирина Денежкина, вокруг нее даже поднялся некоторый шум. Где она сегодня со своим сленгом? Это давно забытый товар, а девушке всего лет двадцать пять.
Почему такие разные писатели, как Иличевский, Прилепин, Шишкин, сохраняют консервативный язык? Лучше всего ответил на этот вопрос Михаил Шишкин в одном из интервью. Живущего в Швейцарии Шишкина спросили, не возникнет ли у него проблемы с русским языком – ведь он не знает ни о каких языковых новациях. Он ответил, что писателю и не нужно знать ни о каких новациях, он вывез за границу русский язык, его надежда заключается в том, что он будет способствовать сохранению и художественному развитию этого самого языка.
Возьмем Виктора Пелевина. Уж, казалось бы, у него все должно быть написано современным языком. Но литература сорокинско-пелевинского извода издевается над этим языком, она его остраняет. Пелевин издевается над рекламными слоганами («Солидный Господь для солидных господ»), он придумывает для них совершенно другой контекст. Нигде не говоря, как он относится к языковым новациям, он их все время переворачивает. Сознательно или бессознательно литература включает в себя новый язык, но не как предмет авторской речи.
Очень интересен урок, который нам преподала советская литература. Она продемонстрировала, что литература может существовать вообще без языка. Это была литература с никаким языком. Разумеется, я не имею в виду русскую литературу советского периода (Трифонова, Битова, Маканина, Искандера и т.д.), которую я отделяю от литературы советской.
Гораздо ближе к современной речи находится поэзия. Она меньше, чем проза, чувствует себя священным сосудом. Установка поэзии на произнесение, поэтому она ближе к современной речи.
Лингвистический взрыв, о котором идет речь, был неизбежен и благотворен. Возникло два противоположных процесса. Первый – процесс модернизации языка, лексического его расширения, лишнее язык, будучи живым организмом, отсеет; второй – примитивизация, вторжение блатной лексики, упрощение синтаксиса до мычания. Поэзия помогает нам все это увидеть.
Я в отличие от Ирины Борисовны терпеть не могу безграмотности на письме, когда я ее вижу, у меня не получается считать написавшего интеллигентом. Есть органическая неспособность писать правильно. Мой муж пишет с ошибками, я ничего не могу сделать. Он много читает, сам он писатель, но делает ошибки – это не от безграмотности, это органическое. Но когда человек бравирует своей безграмотностью, я этого принять не могу.
Языковые изменения губительны или благотворны для литературы? Думаю, не то и не другое. Настоящая литература отсеивает и дистанцирует ближний язык, рассматривает его и даже пробует на зубок. А если я сталкиваюсь с открытыми языковому беспределу страницами или устной речью, это вызывает у меня просто шоковую реакцию. Когда такой язык легитимизируется в литературе, это полбеды, хуже, когда его легитимизирует власть. Можно составить целую копилку властных высказываний такого рода. В языке власти сошлось два одновременных процесса: вторжение блатной лексики и его юридизации. Это производит странный эффект: иссушенный, псевдоюридический чиновничий язык вдруг взрывается сильными выражениями.
Я думаю, что наше счастье состоит в том, что мы живем в эпоху языковых изменений, нам есть, о чем думать, о чем писать и о чем говорить.
Лев Рубинштейн: Я хотел вспомнить, как пару лет назад мы с Ириной Левонтиной и Алексеем Шмелевым участвовали в какой-то передаче на телевидении, ее темой был вопрос: «Нуждается ли русский язык в защите?». Разговор пошел таким образом, что стало ясно: защитить язык могут только определенные властные структуры, а не каждый человек в своей голове. Образовалось две команды. Получилось так, что наша команда наплевательски отнеслась к судьбе русского языка, говоря, что защищать его не надо, ничего плохого с ним не будет, язык развивается по своим законам и т.д. В разных выражениях мы отстаивали эту точку зрения. Другая команда, в которую входил и депутат Думы, говорила о необходимости защиты языка, принятия большого количества запретительных мер, борьбы с намеренной порчей языка, искоренения замены исконных слов на неисконные и т.д. Я об этом вспомнил потому, что действительно власть всегда претендует на контроль над языком. Что понятно: язык – это и есть власть, кто им владеет, тот всегда в выигрыше. Как власть им владеет, мы наблюдаем и по мере своих сил выставляем это на обозрение. Мой любимый политик – Черномырдин, уж сколько он языковых перлов выдал. Кстати, недавно он подарил гениальную с точки зрения синтаксиса вещь: «Сроду такого не было – и вот опять то же самое». (Смех в зале.)
Елена Шмелева: Из властных кругов часто доносятся сомнительные слова: «разводить», «беспредел», «крыша поехала», «кошмарить» и т.д. Но они, как ни странно, не выпячиваются, потому что представители современной власти в основном говорят хорошо. Это надо признать. Они привыкли к публичной речи, говорят гладко, делают мало ошибок в ударениях. Но глубинное в нем все-таки проступает, ибо язык отражает то, что происходит в обществе.
Ирина Левонтина: Кроме этого язык власти демонстрирует ориентацию на новые ценности. Приведу два примера. Путин произносит: «Перед страной стоят амбициозные задачи». Он не говорит «великие цели», как сказали бы при советской власти. Речь идет о конкретных задачах, не освященных идеологией. Медведев как-то сказал: «Россия должна стать комфортной страной». Эта фраза не могла быть произнесена ни десять, ни двадцать лет назад. Комфортная страна приятна и обходится без потрясений. Комфорт никогда не был ценностью в русской культуре, советская культура проповедовала нечто противоположное.
Лев Рубинштейн: А мне кажется, что все это косметика: они говорят об амбициозности, а думают о великих целях.
Алексей Шмелев: Я хочу выступить с несколькими утверждениями.
Происходят ли в последние пятнадцать-двадцать лет ускоренные языковые изменения? На мой взгляд, некоторые изменения в языке – их стоит отображать в словарях и грамматических описаниях – происходят. Но они небольшие, уж никак не больше и происходят они не быстрее, чем на протяжении всего XIX века и большей части XX. Язык меняется, но меняется не очень сильно.
Падает ли в настоящее время культура владения речью? Мне кажется, не падает. Я слушал Льва Семеновича пятнадцать лет назад, по-моему, сегодня он говорит точно так же. Я бываю на разных научных конференциях, люди делают доклады примерно на том же уровне владения речью, что и раньше.
Что действительно происходит, так это изменения в ситуации бытования языка. Мне кажется очевидным – и это подтверждает множество людей, которые каким-то образом контактировали с советскими руководителями, - что их речь была уж никак не менее груба или более возвышенна, чем речь нынешних руководителей. Просто грубость советских вождей не транслировалась по телевидению, не перепечатывалась в газетах, за исключением 1920-1930-х годов. Скажем, определенные высказывания Хрущева также входили в общий фонд знаний и становились объектом отдельных анекдотов, как и некоторые высказывания нынешних, как их теперь называют, лидеров страны.
Я вполне согласен с Ириной Борисовной, что происходят изменения в восприятии мира, а вот это ведет к языковым изменениям, может быть, тоже не столь значительным в количественном отношении, но чрезвычайно системным. В частности многие слова либо входят в обиход, либо, что бывает еще чаще, меняют значение и способ употребления в связи с тем, что меняется стоящая за ними система ценностей. В действительности происходит два таких сдвига. Во-первых, входит в обиход и вытесняет традиционную систему ценностей, то, что условно можно было бы назвать западной системой ценностей (правильнее было бы сказать: то, как в русском сознании преломляется представление, какова западная система ценностей). Академик Зализняк в своем выступлении на вручении ему премии Александра Солженицына назвал западным известное изречение: «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный». Достаточно посмотреть любую поисковую систему Интернета, чтобы понять, что это изречение существует в первую очередь по-русски. Это представление русских о том, как устроена западная система ценностей.
Второй сдвиг, воспринимаемый как вхождение в речь множества сниженных слов, непосредственных заимствований из блатного жаргона и других подъязыков русского языка, которые считались неприемлемыми для литературной речи. Правильнее было бы сказать: важно не то, что они появляются в языке, а то, что они теряют свою стилистическую окраску, недопустимость их употребления в некоторых видах дискурса.
Лев Рубинштейн: Замечательное завершение.
Елена Шмелева: Спасибо всем.
