Аналитика

В последние годы концепция научной дипломатии получила заметное распространение в государственной политике. Призывая к более тесному сотрудничеству между субъектами науки и внешней политики, она часто провозглашается в качестве катализатора международного взаимопонимания и глобальных изменений, которым часто не уделяется должного внимания. Однако, на каком основании научная дипломатия способна внушать эти большие надежды, остается неясным и не рассматривается в дискурсе, в основном сформированном политиками. Признавая, что в дискурсе о научной дипломатии все еще нет четкого определения того, как ее средства и цели должны сочетаться и пониматься, мы реконструируем концепцию и ее дискурс как материализацию интерпретативных схем акторов и общих предположений о социальном мире. Научная дипломатия преподносится как панацея от надвигающихся угроз и серьезных вызовов в мире, который скатывается к худшему.

Предпосылкой для такого решительного нарратива является упрощенный портрет дипломатии, нуждающейся в помощи науки, которая — романтизированная в этом дискурсе — имеет только положительные свойства и оказывает рационализирующее, совместное и даже умиротворяющее воздействие на общее международное сообщество в его коллективных усилиях по решению глобальные вызовы. Мы пришли к выводу, что эти интерпретирующие схемы, которые идеализируют и мифологизируют науку как общую совместную, рационализирующую и уменьшающую сложность, проблематичны. Во-первых, потому, что дискурс неверно истолковывает идеалы и нормы и поэтому разочаровывает социальные ожидания, а во-вторых, потому, что наука, вероятно, будет использоваться в политических целях.

За последние пятнадцать лет в публичном дискурсе произошел подъем научной дипломатии — концепции и движущей силы, которая должна объединить действия науки и внешней политики. То, что научная дипломатия вышла на сцену дискурса о государственной политике и в течение столь долгого времени успешно привлекала все больше и больше участников, выходящих далеко за рамки внешней политики, является довольно феноменальным. Во-первых, потому что функциональная необходимость концепции неясна, особенно в свете того факта, что институты и их деятельность на стыке науки и разработки внешней политики существовали десятилетиями. Во-вторых, потому что научная дипломатия показывает более длинные траектории, чем обычно делают концепции, когда они создаются для целей определения повестки дня при разработке политических целей. И в-третьих, поскольку эта концепция затрагивает даже субъектов, которых мы не ассоциируем с дипломатией в узком смысле: в настоящее время университеты и отдельные ученые хотят заниматься научной дипломатией, а некоторые даже предлагают курсы и программы магистратуры для изучения того, как стать научным дипломатом. Чем объясняется широкое признание научной дипломатии, и почему эта концепция остается неизменной и побуждает практиков участвовать и подтверждать ее? Хотя лишь немногие ученые задумались о возникновении этой концепции и связанных с ней политических практик (Walker, 2015; Penca, 2018; Rüffin, 2018), в этой статье научная дипломатия рассматривается как дискурсивный феномен. Мы смотрим на научную дипломатию как на выражение культивирования социального порядка, смысла, легитимности и самобытности в глобально меняющемся мире, который воспринимается как вызов. Реконструируя понимание научной дипломатии и определяя ее функциональные роли, мы также можем узнать, как взаимосвязь социальных сфер науки, научной политики и внешней политики осуществляется совместно посредством политики риторического языка.

Опираясь на конструктивистские подходы, подчеркивающие функциональность и структурирующие эффекты языка в коммуникативных процессах, мы следуем основным направлениям научной дипломатии, чтобы обсудить лежащие в ее основе нарративы, ее само собой разумеющееся и изоморфное соответствие акторов мифам о рациональности (Drori et al. др., 2003). Важно задать вопрос, что сделало возникновение и структурирование научной дипломатии необходимым: в свете исторического факта, что интернациональность была признана ключевым условием научной политики и эволюции науки как таковой (Schott, 1991; Crawford et al. , 1993; Stichweh, 1996; Flink and Rüffin, 2019), а также функционально (Luhmann, 1995, стр. 106) позволяет ли это обусловливать коммуникационные процессы определенным (и никаким другим) способом.

Для этого в статье кратко представлены методологические подходы к языковым концепциям и их социальным функциям, а затем кратко рассматривается появление научной дипломатии как концепции в публичном дискурсе. В основной части мы реконструируем основные течения и схемы интерпретации, лежащие в основе дискурса о научной дипломатии, сочетая его с обсуждением риторических стратегий, которые используют акторы. Мы обнаруживаем, что участники единодушно призывают драматическое повествование о надвигающихся глобальных вызовах и угрозах для оправдания своего участия, которое они создают в рамках этой концепции. Научная дипломатия представлена как ключевое средство и решение, позволяющее превратить это отчаянное положение дел в ситуацию возможностей - даже такую, которая принесет отдачу, - призывая почти героические полномочия родственных духов во всем мире. Как часть этого, наука изображается для распространения и пропаганды совместных добродетелей, то есть рационализации и умиротворения корыстной политики. Это повествование связано с логикой коллективных действий, ориентиром которой являются национальные государства.

Считается, что наука действует как объединяющая и объединяющая сила из-за своего предположительно коллективного характера. Обнаружение того факта, что научная дипломатия в значительной степени основана на романтизированных идеалах и заблуждениях, требует, как минимум, более разумного использования этого термина в государственной политике.

Шарлотта Ранджиус (Rungius), Тим Флинк (Flink)