Невыражаемые культурные знания формируют грамматику, поэтому они также важны для ее компонентов: слов, жестов, фонологии, синтаксиса, дискурса и диалогов. Однако многие лингвисты и антропологи часто не рассматривают жесты вообще либо излишне поспешно заключают, что они являются вторичными средствами речи, отдельным, самостоятельным аспектом человеческого поведения. Но исследователи, представляющие различные теоретические подходы, показывают, что между движениями рук, лингвистической структурой и познанием существуют тесные взаимосвязи, поддерживаемые невыражаемым культурным знанием. Любая теория эволюции языка должна включать рассмотрение «симбиоза» между руками, ртом и мозгом, а также объяснять, как он мог развиться1.

Кроме того, кто-то утверждает, что некоторые специфические компоненты жестов, имеющие отношение к языку, являются врожденными. Такие исследования, родоначальником которых считается Сьюзен Голдин-Медоу, направлены на изучение «спонтанного возникновения» движений рук у детей, не имеющих доступа к первичной лингвистической информации, например у глухих детей, воспитываемых слышащими родителями, не владеющими языком жестов. Она называет эти жесты «домашними знаками» (homesigns), а жестовые системы, которые она изучает, могут иметь решающее значение для того, чтобы отделить врожденное от культурного и априорное от апостериорного в том, что мы называем темной материей языка и сознания.

Чтобы разобраться в роли жестов для языка, следует изучить их совместную работу с интонацией, грамматикой и значением. Можно составить определенное представление о том, как эти способности сочетаются, если рассмотреть жесты и интонацию в качестве «выделителей», помогающих слушающим отделять новую или важную информацию от старой информации, которую говорящий считает общим, разделяемым знанием. Мы можем рассмотреть, как развивались исследования жестов и человеческого языка от древнейших времен до современности. Без понимания жестов невозможно понимание грамматики, эволюции языка и его прагматики. Жесты — необходимый компонент более полного представления о языке, его происхождении и роли в человеческой культуре, коммуникации и познании.

Язык холистичен и мультимодален. Какой бы ни была грамматика языка, он задействует всю личность целиком: интеллект, эмоции, руки, рот, язык, мозг и прочее. Языку также требуется доступ к культурной информации и невыражаемому знанию при продуцировании звуков, жестов, интонационных схем, мимики, движений и поз, которые также являются отдельными аспектами языка. Начать следует с обзора функций и форм существования жестов в разных языках мира, в том числе и вероятном языке (языках) первых Homo. Жесты могут быть сложными или простыми. Но им можно обучиться.

Жесты, сопровождающие человеческую речь, обнаруживают пересечения между культурой, личным опытом, интенциональностью и другими компонентами «темной материи» или невыражаемого знания. В человеческих грамматиках есть два вида знаний, как и в большинстве других областей знания, — это статические и динамические знания. Вероятно, они соотносятся с декларативной и процедурной памятью, хотя это не совсем одно и то же. Статическое знание — это перечень всего, что мы знаем. Правила повествования — статическое знание. Динамическое знание — это понимание того, как происходят изменения, а также умение приспосабливаться к ним в реальном времени. Если статическое знание — это знание о том, как рассказать историю, то динамическое знание — это само повествование. Жесты являются важным элементом наших мультимодальных языков. Они обладают сложными структурой, значениями и правилами использования. Современные исследования демонстрируют, что жестикуляция настолько же сложна в плане функций и внутренней структуры, как и прочие компоненты языка. Но мы еще раз отметим, что они не являются лишь дополнением к языку. Без жестов не может быть языка. Большинство жестов применяются неосознанно и задействуют невыражаемое знание. Они сформированы потребностями языка, который улучшают, и культуры, из которой возникают.

Кеннет Пайк рассматривал жесты как свидетельство в пользу того, что язык следует изучать с точки зрения единой теории человеческого поведения:

Есть одна игра, в которой люди сначала поют куплет «Under the spreading chestnut tree»...2 Потом они повторяют куплет и заменяют слово spreading жестом — широко расставляют руки в стороны. Слово при этом не произносится, а полностью замещается жестом, причем длительность жеста должна быть такой же, как длительность слова в куплете. При следующем повторении куплета слово spreading опять заменяется жестом, кроме того, слог chest3 опускается, а промежуток заполняется жестом — игроки бьют себя руками в грудь. При следующем повторении игроки шлепают себя рукой по голове, вместо того чтобы пропеть слог nut...4 Наконец, после нескольких повторений и замен слов жестами остается лишь несколько соединительных слов, например the, и последовательность жестов, исполняемых в соответствии с исходных ритмом песни5.

Пайк приходит к выводу, что на этом примере мы видим, как жесты могут замещать речь. Однако позже другие исследователи показали, что жесты, о которых он говорил применительно к этому примеру, — лишь один, притом не самый значительный тип жестов. Язык — просто форма поведения, как и жесты. Однако принципиальная позиция Пайка верна — язык и его компоненты являются формами человеческого поведения, направляемого психологией индивида и культурой, «темной материей» сознания.

Любое человеческое поведение, в том числе и язык, является проявлением интенций, намерений, того, на что направлено наше сознание. Язык — лучший инструмент для передачи этих намерений. Коммуникация — это кооперативное поведение. Она следует культурным принципам взаимодействия.

Пайк поднимает еще один вопрос: почему люди в своих грамматиках не смешивают жесты и другие шумы со звуками речи? Почему в слогах и в речи используются только те звуки, которые производятся при помощи рта? Почему нельзя произнести слово slap как [sla#], где [#] будет звуком хлопка ладонью о грудь? Выглядит несложно, но таких слов или слогов нет ни в одном известном языке. Будучи еще студентом, я считал этот вопрос довольно интересным, но не вполне осознавал степень его влияния на представления ученых о языке.

Жесты направлены на то, что лингвисты и философы называют «перлокутивным эффектом», воздействием, которое говорящий намерен оказать на слушающего. Говорящие используют маркеры, которые должны помочь слушающему использовать информацию или отреагировать на нее так, как планировал говорящий. Чтобы дать более полную иллюстрацию необходимости единой теории культуры и языка, на самом деле всего человеческого поведения, можно представить следующую сцену. Два человека наблюдают, как два других человека спускают по лестнице тяжелый диван. Один из «грузчиков» идет по лестничной площадке, он пыхтит и отдувается, полностью сосредоточившись на переносимом грузе. Из его заднего кармана торчит бумажник — вот-вот выпадет. Он определенно не заметит, если кто-нибудь сейчас освободит его от этого бремени. Первый наблюдатель смотрит на второго, подняв брови, и переводит взгляд на бумажник. Второй смотрит на него и качает головой, что означает ‘Нет’. Что тут произошло? Это язык? Это форма коммуникации, которая параллельна языку. Конечно, для такого обмена нужны общая культура и разделяемые условности. Два представителя одной культуры могут использовать для коммуникации практически что угодно.

К жестам многие проявляют большой интерес, однако люди часто не осознают, насколько они важны для языка. Жесты стали основой вышедшей в 2013 г. статьи Рейчел Донадио, опубликованной в The New York Times под заголовком «Когда болтают итальянцы, говорят руки и пальцы» (When Italians Chat, Hands and Fingers Do the Talking)6. Итальянцы действительно выделяются в плане жестов, но особенности есть у любой культуры. Еще в XVII в. североевропейские протестанты высказывались о «вычурной» жестикуляции итальянцев с неодобрением. Но первым человеком, осуществившим научное исследование жестов итальянцев (да и жестов вообще), стал Дэвид Эфрон, ученик Франца Боаса, одного из величайших антропологов и лингвистов XX в. Эфрон написал первое современное исследование в области антропологической лингвистики более 70 лет назад. Он занимался изучением жестов у недавно переселившихся в Америку итальянских и еврейских иммигрантов, а позже сравнивал их с жестами иммигрантов второго и третьего поколений.

Работа Эфрона, названная «Жест, раса и культура» (Gesture, Race and Culture), была одновременно реакцией на взгляды нацистов на познавательные процессы у различных рас, развитием модели записи и анализа жестов и изучением влияния культуры на жесты. Главный вклад Эфрона в науку — это описание жестов неассимилировавшихся южных итальянцев и восточноевропейских евреев (традиционных итальянцев и евреев), которые недавно эмигрировали в Соединенные Штаты и преимущественно проживали в Нью-Йорке (хотя некоторые участники исследования жили в районе Адирондака, Саратоги и Катскилла). Согласно выводам Эфрона, итальянцы используют жесты для выражения и подкрепления содержания речи. Например, «глубокая» долина, «высокий» человек, «и речи быть не может». Еврейские иммигранты, напротив, использовали жесты в качестве логических связок, указывающих на изменение места действия, логического деления истории и прочее. Такие варианты использования жестов подчеркивают тот факт, что язык является системой с тройственной структурой (символы, структура и маркеры, в частности жесты и интонация), которая формируется культурой.

Эфрон хотел выяснить два вопроса касательно жестов. Во-первых, он хотел узнать, существуют ли стандартные групповые отличия в жестикуляции между итальянскими и еврейскими иммигрантами. Во-вторых — как жесты изменяются в процессе социальной ассимиляции иммигрантов. Эфрон выяснил, что действие культуры было очень сильным. Со временем в обеих группах происходила «американизация» жестов. Изначальные сильные отличия между еврейскими и итальянскими иммигрантами со временем становились менее выраженными, пока не исчезли вовсе на фоне других граждан США.

Поскольку во времена Эфрона еще не было видеокамер, он нанял художника по имени Стёйвесант Ван Вен. Эфрон первым придумал эффективный метод записи и исследования жестов, а также терминологию для их описания. Хотя значительная часть книги была посвящена почти исключительно критике нацистской науки, в целом работа стала большим прорывом. Книга Эфрона, несмотря на ее очевидную оригинальность, возникла на основе долгой научной традиции.

Аристотель считал чрезмерное использование жестов в речи манипулятивным и неподобающим, а Цицерон утверждал, что применение жестов — важная часть ораторского искусства, и поощрял их изучение. Римский ритор Марк Фабий Квинтилиан, живший в I в. н. э., получил от государства «грант» на разработку «Наставлений оратору», самого полного учебника ораторского искусства, дошедшего до нас со времен античности. Для Квинтилиана и большинства классиков понятие жеста не ограничивалось руками и включало положение тела и выражение лица — так называемый «язык тела». В этом они были правы. Первые исследователи жестов в человеческих языках обнаружили, что коммуникация жестов холистична и мультимодальна.

В эпоху Возрождения работы Цицерона и других классиков были открыты заново. Связь между жестами и риторикой заинтересовала многих европейских исследователей. Первой книгой о жестах, изданной на английском языке, стала работа Джона Булуэра «Хирология, или Естественный язык рук» (Chirologia: or the Natural Language of the Hand, 1644).

К XVIII в. исследователи начали задаваться вопросом о том, не являются ли жесты первоосновой языка. Данная идея отразилась у ряда современных ученых, однако это направление представляется нам тупиковым. Жесты, которые могут использоваться вместо речи, например языки жестов или пантомима, на самом деле вытесняют речь, как показывает Дэвид Макнил, психолог из Чикагского университета. Жесты замещают речь. Не речь сменяет жесты, как должно было бы быть согласно эволюционной прогрессии, если бы жесты возникли первыми.

Однако в психологической науке интерес к жестам и их значению для человеческого языка значительно снизился в период с конца XIX до середины XX в. Тому было несколько причин. Во-первых, психологи в это время больше интересовались подсознанием, чем сознательным мышлением, а жесты считали (ошибочно) полностью контролируемыми сознанием. Кроме того, лингвисты больше интересовались грамматикой, которую некоторые определяли довольно узко, исключая при этом жесты. Интерес к запутанной мультимодальности языка на время угас. Во-вторых, на сокращение изучения жестов оказало влияние то обстоятельство, что лингвистические методы в это время еще были плохо приспособлены для научного исследования жестов. Работа Эфрона была исключительно сложной и плохо воспроизводилась — по крайней мере, многие в те времена так считали. Не каждому по карману оплачивать услуги художника.

Лингвист Эдуард Сепир был не из таких. Он видел в языке и культуре две стороны одной медали и рассматривал жесты примерно так, как это делают современные исследователи. Сепир говорил, что «неписаный код жестовых сообщений и ответных реакций есть результат анонимной работы сложных социальных структур». Под «анонимной» Сепир понимал невыражаемое знание, или «темную материю». Это приводит к фундаментальному и очевидному вопросу: что такое жесты? Жестовые языки — это жесты? Мимика — это жест? Сигналы вроде «окей» (соединенные большой и указательный палец) или вытянутый средний палец — это жесты? Да, все вышеперечисленное относится к жестам. Некоторые исследователи, например Дэвид Макнил и Адам Кендон, классифицируют их как различные формы, входящие в «спектр жестов », который основан на рассмотрении жестов с точки зрения их измерений и связи с грамматикой и языком (рис. 32).

 

Жестикуляция, базовый элемент спектра, — основа теории жестов. Она связана с жестами, которые пересекаются с грамматическими структурами в тех местах, где совпадают жесты, интонация и речь. На самом деле многие теории жестов рассматривают именно жестикуляцию. Некоторые жесты условны — они могут изменяться в широких пределах и не иметь социально закрепленной формы (хотя культура на них влияет). Жесты могут заменять слова, как в случае с описанной Пайком языковой игрой «chestnut tree». Тогда они считаются «слот-языковыми». Они также могут использоваться, когда вы говорите кому-нибудь: «Он (движение ногой) мяч», где жест замещает глагол «пнул», или: «Она мне (касание лица открытой ладонью)» (в значении ‘Она дала мне пощечину’). Есть жесты, занимающие в предложениях позиции, на которых обычно находятся слова. Это особые жесты. Такие жесты имеют импровизированный характер и используются для того, чтобы оказать определенное воздействие, соответствующее типу рассказываемой истории. Что удивительно, в таких слот-языковых жестах проявляется знание говорящими грамматики своего языка. Невозможно использовать жесты, не зная, как соотносятся слова, грамматика, тон и все остальное.

Движения рук также могут имитировать предметы или действия в отсутствие речи. Когда это происходит, мы говорим, что используем пантомиму, которая очень слабо регулируется социальными условностями. Такие формы очень изменчивы. Чтобы это заметить, достаточно сыграть с друзьями в шарады7. Условные жесты также могут функционировать как самостоятельные знаки. Как я уже упоминал, для американской культуры есть два очень характерных жеста: соприкасающиеся кончиками большой и указательный пальцы (‘окей’), а также вытянутый средний палец (англ. the bird).

Все это отличается от жестовых языков. Язык жестов — всегда полноценный язык. У таких языков есть все характеристики речевых языков: слова, предложения, истории, а также собственные жестовые и интонационные маркеры. В жестовых языках это разнообразные позы, движения рук и выражения лица. Применительно к нашему обсуждению эволюции языка необходимо упомянуть о наиболее значимой характеристике жестовых языков. Дело в том, что языки жестов никогда не дополняют и вообще не взаимодействуют с речевыми языками. В действительности языки жестов отвергают речь, выражаясь в терминах Макнила. Именно поэтому многие исследователи считают, что речевые языки не могли возникнуть на основе жестовых языков.

Теперь перейдем к значению жестов для эволюции языка. Главная идея здесь — разработанное в исследованиях Макнила понятие «точка роста». Точка роста — это момент высказывания, где совпадают жест и речь. Тут мы видим следующее. Первое: речь и жест синхронизируются, причем каждый из них передает различную, хоть и взаимосвязанную, информацию.

 

Точка роста описывается как момент, где жест и речь становятся избыточными — каждый из них передает схожее сообщение, но с некоторыми отличиями, как показано на рис. 32. Второе: жест маркирует заслуживающий внимания элемент на фоне всего разговора, что также показано на рис. 32. Следует упомянуть, что интонация также активна в точке роста и других местах высказывания. Третье: в точке роста жест и речь передают психологически единую идею. На рис. 33 жест, означающий ‘вверх’, демонстрируется одновременно с продуцированием слова «вверх».

Словом, исследования жестов не оставляют нам иного выбора: приходится рассматривать жесты не как выученный набор грамматических правил, а как процесс коммуникации. Язык не статичен, он не просто следует строгим грамматическим предписаниям относительно формы и значения; он динамичен, он на лету соединяет в себе тон, жесты, речь и грамматику для повышения эффективности коммуникации. Язык продуцируется говорящими в реальном времени. Они делают это, пользуясь невыражаемым знанием о себе и своей культуре. Жесты — это образцовые действия и процессы. Границы между жестами четкие — согласно Макнилу, это интервалы между последовательными движениями конечностей. Как все символы, жесты можно разложить на части. В подробности декомпозиции жестов в настоящей работе мы не будем рассматривать, но заметим: это значит, что жесты, интонация и речь — мультимодальная холистичная система, и для управления совместными действиями компонентов этой системы необходим человеческий мозг.

Еще один важный компонент динамической теории языка и жестов, разработанный Макнилом, — это повторяющиеся жесты, или кечмент (catchment). Понятие довольно специфическое, но оно важно для осознания того, как жесты подкрепляют коммуникацию, а, следовательно, и потенциальной роли жестов на ранних этапах эволюции языка. Кечмент указывает на то, что две разделенные во времени части дискурса идут вместе — повторение одного жеста говорит о формировании элемента из точек с этими жестами. В сущности, кечмент — это способ маркировки целостной части дискурса с помощью жестов. Макнил пишет:

[A] кечмент реализуется, когда одна или несколько характеристик жестов возникают по крайней мере в двух (не обязательно последовательных) жестах. Логика в том, что повторяющиеся образы указывают на общую тему дискурса, а тема дискурса продуцирует жесты с повторяющимися характеристиками... Кечмент — что-то вроде потока визуально-пространственных образов, проходящего через дискурс и обнаруживающего более крупные элементы дискурса, которые в его отсутствие казались бы отдельными, самостоятельными частями8.

Предположим, что во время разговора каждый раз, упоминая друга, которому что-то от вас нужно, вы демонстрируете открытую ладонь, развернутую вверх, при этом пальцы тоже направлены вверх. Жест начинает ассоциироваться с этой темой, маркирует ее и тем самым помогает слушателю следить за организацией ваших высказываний.

Другими словами, посредством кечмента жесты помогают говорящему выстраивать предложения и их части для использования в повествовании или диалоге. Без жестов не было бы языка.

Чтобы продемонстрировать неразрывную связь между речью и жестами, разработаны различные эксперименты. Один из самых известных экспериментов называют задержанной акустической обратной связью. Для проведения этого теста подопытному надевают наушники, через которые он слышит собственную речь с задержкой примерно в 0,2 секунды, что примерно соответствует средней длительности слога. Из-за этого возникает акустическое заикание. Говорящий пытается приспособиться, замедляя темп речи. Однако это не помогает, поскольку обратная связь тоже замедляется. Тогда говорящий начинает упрощать грамматику. Кроме того, производимые говорящим жесты становятся более выраженными, более частотными — таким образом говорящий пытается решить стоящую перед ним коммуникативную задачу. Но самое замечательное здесь то, что жесты остаются синхронизированы с речью несмотря ни на что. Или, если следовать терминологии Макнила, «жесты не теряют синхронизации с речью». Это значит, что жесты связаны с речью не каким-то внутренним процессом счета, а интенцией и значением, которые преследует говорящий. Говорящий гармонически подстраивает жесты и речь друг под друга, чтобы обеспечить необходимую маркировку содержания.

Другие эксперименты также иллюстрируют тесную взаимосвязь между речью и жестами в обычном разговоре. В одном из экспериментов был участник, которого называли «IW». В возрасте 19 лет IW перенес инфекционное заболевание, в результате чего полностью лишился осязания и чувства ориентации в пространстве ниже шеи. Было экспериментально установлено, что IW не мог контролировать движения рук, если он их не видел (например, сидя за столом, когда руки находились под столешницей). Удивительно, но во время разговора жесты IW были хорошо скоординированы, спонтанны и четко соотносились с речью, как будто у него вовсе не было сложностей с контролем движений. Случай IW свидетельствует о том, что речевые жесты отличаются от других вари антов использования рук, даже от других жестов рук. Некоторые считают, что такая связь является врожденной. Но нам слишком мало известно о связи жестов и речи в мозге или физиологических особенностях субъекта IW, чтобы делать такие выводы. Однако, как бы там ни было, такая координация существует, а речевые жесты очень сильно отличаются от использования рук для прочих задач.

Еще одно важное наблюдение, подчеркивающее особую взаимосвязь между жестами и речью: жесты используют даже слепые9. Это означает, что жесты — важная составляющая нормальной речи. Использование жестов слепыми преподносит нам еще один урок. Поскольку слепой человек не мог наблюдать жесты в своем речевом окружении, его жесты не будут в точности соответствовать местной культуре зрячих. Однако этот же факт указывает на то, что жесты являются частью коммуникации, а язык холистичен. Когда мы вовлечены в коммуникацию, то используем свои тела настолько, насколько это возможно. Мы «чувствуем» то, о чем говорим, конечностями и лицом.

Связь между жестами и речью также подвержена влиянию культуры. Полевые исследователи, работающие с австралийским народом аранда, зафиксировали множество случаев продуцирования жестов, когда речь уже завершена. Полагаю, причина этого довольно проста. Аранда просто предпочитают, чтобы жесты следовали после речи. Отсутствие синхронизации между жестами и речью — это некая культурная опция, культурная ценность. Жесты у аранда можно интерпретировать примерно так же, как жесты у кенийского народа туркана — у них принято, чтобы жесты выглядели как отголоски или эхо речи, усиливая ее.

Важны были жесты для Homo erectus? Думаю, да, если основываться на работе Макнила. Он вводит термин «эквипримордиальность», под которым понимается, что жесты и речь возникли в ходе эволюции языка одновременно и в равном объеме. Без жестов языка не было и быть не могло. Если это верно, утверждает Макнил, то «речь и жесты должны были эволюционировать вместе». «Ни жесты, ни речь отдельно существовать не могли». К такому выводу я прихожу на основе своей концепции тройственности структуры. Язык не может существовать без грамматики, значений и маркеров. Точно так же, как не может быть интонации без языка или языка без интонации.

Разобравшись с тем, как жесты обретают для людей смысл, мы можем перейти к рассмотрению эволюционной истории о связи между жестом и языком. Теория Макнила строится на предположении о том, что речь первых людей и нынешних младенцев «голофрастична», то есть в первых высказываниях нет «частей» — есть лишь целое. Возвращаясь к уже упомянутому гипотетическому первому высказыванию эректуса, «Шамаламадингдонг!», произнесенному в тот момент, когда человек заметил на расстоянии около сотни метров бегущего к нему саблезубого тигра. Весьма вероятно, что человек активно жестикулировал, кричал и вообще задействовал все свое тело, чтобы сообщить об увиденном, если только не застыл на месте от страха. Тело и голова скорее всего были направлены в сторону тигра. Позже он, вероятно, воссоздавал эту сцену, используя немного другие жесты и интонации (теперь он уже спокоен). Человек мог в первый раз произнести высказывание как «ШАМАЛАмадингДОНГ», при этом производя движения руками на «шама» и «донг». В следующий раз интонация могла выделить другую часть высказывания — «шамаламаДИНГдонг». Быть может, жесты остались на «шама» и «донг», или, что более вероятно, они были больше связаны с возможными изменениями интонации. Также эректус мог непреднамеренно разделить голофрастическое — единое — высказывание и изменить его, получив конструкцию с отдельными частями. Макнил предполагает, что именно в этот момент появляется грамматика.

Когда жесты и речь синхронизируются, жесты могут демонстрировать одну из двух характеристик. Они станут репрезентацией точки зрения, либо наблюдателя (говорящего), либо того, о ком говорят. Имея две различные точки зрения, различные способы маркировки содержания речи и атрибуции принадлежности этого содержания, мы закладываем основы различения видов высказываний: вопросов, утверждений, цитат и других вари антов речевых актов.

Макнил приводит такой пример: один человек пересказывает сюжет эпизода из мультфильма «Сильвестр и Твити». Когда движения его рук повторяют движения Сильвестра, рассказчик принимает на себя его точку зрения. Когда же движения рук указывают на собственную точку зрения говорящего, то и говорит он от собственного лица10.

Интенциональность — состояние направленности на что-либо — также является необходимым условием существования языка. Интенциональность проявляется не только в речи, но также в жестах и других действиях. Мы видим это, например, у собак, когда они беспокоятся, и это отражается на движении хвоста. У множества видов есть способность к концентрации внимания. Одна из причин использования жестов заключается в том, что интенциональные действия задействуют все тело. Ориентация глаз, тела, рук и т. п. также изменяется в зависимости от того, на что направлено наше внимание. Холистическая природа выражения интенций (намерений), по-видимому, является довольно низкоуровневым явлением биологической организации, используемым при коммуникации. Установлено, что «животные используют все необходимые ресурсы своего тела, чтобы передать то, что пытаются сообщить». Если это верно, то жесты не могли быть исходной формой существования языка. Они должны были возникнуть одновременно с интонацией и вокализацией. Это не означает, что не обладающие языком существа не могут выражать интенциональность с помощью жестов или иным способом. Это значит, что подлинная коммуникация всегда должна была включать жесты и речь. Для такого решения есть несколько дополнительных оснований.

Во-первых, речь не заменила жесты. Жесты и речь формируют целостную систему. Теория происхождения языка, в которой жесты считаются первичными, предполагает дисбаланс между жестами и речью, поскольку они должны были быть отдельными системами. Но в реальности они синхронизированы и составляют части единого целого (жест, плюс интонация, плюс речь, скоординированные в одном высказывании). Во-вторых, люди часто переключаются с жестов на речь и наоборот. Почему, если речь эволюционировала на основе жестов, между ними сохраняются такие компромиссные взаимоотношения? И наконец, если гипотеза о первичности жестов верна, то почему жест никогда не является основным каналом или режимом коммуникации ни в одном языке мира, кроме языков, которые используют глухие?

Мы уже говорили об интонации, когда обсуждали фразу «Yesterday, what did John give to Mary in the library?». Когда мы говорим, то всегда воспроизводим определенную «мелодию» поверх наших слов. Если угодно, примером того, насколько важна интонация, будет автомобильный навигатор, дающий указания водителю. Хотя ученые уже давно выяснили, что речи необходима интонация, пока не удалось создать компьютер, который мог бы ее адекватно продуцировать или интерпретировать. Интонация, жесты и речь построены на основе стабильной грамматики. Стабильность обеспечивают только такие жесты, которые конвенционализированы и грамматизированы в языках жестов. Опять же, в этом случае жесты либо заменяют речь, либо вытесняют ее.

Решающим моментом является то, что жесты эволюционировали совместно с речью. Если языки жестов, слот-языковые жесты или пантомима предшествовали речи, то не было бы функциональной потребности в развитии речи. Идея о первичности жестов несостоятельна. У нас была работоспособная жестовая коммуникация, но мы безоглядно заменили ее речью. А некоторые жесты, в частности пантомима, вообще несовместимы с речью.

Это, видимо, противоречит приведенному ранее примеру из работ Кеннета Пайка, который явно демонстрирует, что жесты могут заменять речь. Но жесты, рассматриваемые Пайком, — слот-языковые, особый тип жестов, паразитирующих на речи, а не такие жесты, которые действуют вместо речи. С другой стороны, пример Пайка приводит нас к еще одному вопросу: может ли существовать «слот-жестовая речь», соотносящаяся со слот-речевыми жестами? Тогда мы говорили бы о ситуации, где речь заменяла бы то, что обычно выражается жестами. Если бы речь развивалась на основе жестов, то все бы именно так и происходило. Слот-жестовую речь нетрудно вообразить. Например, представим билингва, владеющего американским и английским языком жестов, который находится перед некоторой аудиторией и заменяет знаки словами речи, один за другим. Это, конечно, не будет подлинным примером слот-жестового языка, поскольку здесь происходит перевод между двумя самостоятельными языками, а не замена жестов словами. Это важно для нас по двум причинам. Очевидно утилитарная природа жестов рук обеспечивает нам вполне определенный путь к пониманию происхождения и распространения жестов. А тот факт, что ими пользуются все люди, на всех языках и во всех культурах мира, является подтверждением аристотелевских представлений о знаниях (которые осваиваются на основе опыта), а не платоновских (знания вечны и существуют отдельно от материального мира). Такой вывод логичен, поскольку показывает, что полезность жестов — это ключ к их универсальности. Когда какое-то поведение является очевидным решением проблемы, нет необходимости предполагать, что оно врожденное. Проблема сама по себе уже гарантирует возникновение такого поведения, если разум достаточно силен. Принцип полезности объясняет предположительно универсальные характеристики языка, которые часто предлагают считать врожденными. Другими словами, утилитарность объясняет их вездесущность.

Когда жесты стабилизируются посредством конвенционализации, они становятся жестовыми языками. Но языки жестов формируются тогда, когда жесты заменяют все речевые функции. Идея о развитии речи на основе жестов, таким образом, не имеет особого смысла ни с точки зрения функциональности, ни с точки зрения логики. Теория о первичности жестов разворачивает эволюцию в обратном направлении.

Однако, несмотря на то что в целом я разделяю логику рассуждений Макнила по поводу отсутствия на современном этапе языков, развившихся на основе жестов, чего-то в его выкладках не хватает. Если верны его утверждения о том, что два ныне исчезнувших видах гоминин пользовались либо исходно-жестовыми, либо исключительно жестовыми языками, и это было первым этапом развития современного языка, то почему бы и Homo sapiens не воспользоваться исходно-жестовым языком на начальном этапе развития? Я не вижу причин для того, чтобы путь к языку у какого-то из видов гоминин отличался от других. В действительности я очень сомневаюсь, что любой из видов Homo, предшествовавших сапиенсам, пошел бы по другому пути, поскольку у голосовой коммуникации есть значительные преимущества перед жестовой.

Есть другие типы жестов, которые важны для коммуникации людей. К ним относятся иконические жесты, метафорические жесты и ритмы. В каждом из них проявляется особая грань взаимоотношений между жестами и речью, а также их отношения с познанием и культурой. Здесь мы их подробно обсуждать не будем, однако заметим, что они являются свидетельством сложности отношений между жестами и речью; они также вносят свой вклад в наше продвижение по семиотической прогрессии.

Тем не менее до сих пор не доказано, что какой-либо компонент грамматики, жестов или других аспектов языка имеет отношение к геному Homo sapiens. По-видимому, вполне достаточно культурного, статистического и индивидуального апперцепционного обучения, подкрепленного эпизодической памятью человека. Литература изобилует утверждениями об обратном, в частности что есть феномены, которые объясняются только тем, что язык осваивается, по крайней мере частично, на основе особых языковых предрасположенностей у новорожденного обучающегося.

Утверждается, что есть случаи спонтанного возникновения языков в сообществах, у которых якобы не было языка, например никарагуанский жестовый язык и ас-сайидский жестовый язык. Некоторые предполагают, что эти языки появились внезапно и сами по себе, когда сообществам потребовался язык, которого у них до этого не было. У таких утверждений есть одно противоречие — эти языки начинаются с очень простых структур, а затем со временем постепенно усложняются по мере развития социальных взаимодействий. Зачастую на развитие сложности, хотя бы близко приближающейся к более разработанным языкам, уходит не менее трех поколений. Но именно этого и следует ожидать, если они не формируются на основе врожденного знания, а изобретаются и совершенствуются по мере их изучения последующими поколениями. Поэтому, даже если такие примеры и обеспечивали бы свидетельства некой врожденной предрасположенности к языку, то врожденные знания были бы очень ограниченными11.

Сьюзен Голдин-Медоу считает, что хоумсайнеры (люди, пользующиеся домашними жестовыми знаками) вырабатывают символы для предметов, принципов их организации и составляющие отдельных жестов. Также она полагает, что вновь создаваемые жесты могут заполнять слоты в более крупных структурах, являющихся подобием предложений и описываемых древовидными схемами, о которых мы упоминали ранее. Она рассматривает еще несколько характеристик домашних жестовых знаков. Ее вывод: все эти знания должны быть врожденными, иначе как они могли так быстро появиться у группы носителей?

Но ни одна из этих характеристик не является специфически языковой. Индексы и иконические знаки, по всей видимости, — ранние формы жестов, которые по-разному используются несколькими видами. Нет причин полагать, что людям сложно осваивать домашние жестовые знаки. В действительности один из вариантов интерпретации полученных Голдин-Медоу результатов как раз и заключается в том, что дети с легкостью изучают и начинают использовать символы. Предмет — это форма и значение. Когда ребенок изучает предмет и хочет общаться, он, в силу инстинкта к взаимодействию или наличия эмоциональной потребности, составит репрезентацию предмета и его значения, пользуясь средствами той культуры, которая есть у него в распоряжении, — это, вероятно, самое удивительное качество нашего вида. Дети участвуют в жизни родителей, даже если не владеют языком, и пытаются общаться, как показывает нам удивительная история жизни Хелен Келлер. Обладая зрением, слухом или осязанием, ребенок может получать информацию из своего окружения или от родителей / опекунов, что и происходит в большинстве случаев. Обучаясь использованию предметов, узнавая об их характерных свойствах и значении для родителей и окружения, ребенок закономерно начинает ссылаться на предметы в процессе общения. Причем так делают представители многих видов (по крайней мере, это весьма распространено у млекопитающих). Целостные предметы, то есть воспринимаемые целиком в пространстве и времени, наиболее характерны и относительно легко осваиваются собаками, людьми и другими видами. Люди стараются создавать репрезентации для предметов, поскольку, в отличие от других животных, у них есть стремление к коммуникации.

Тот факт, что для детей некоторые свойства предметов выглядят более заметными, в целом неудивителен, однако, согласно Голдин-Медоу, пока не вполне ясно, почему особо выделяются размер и форма. Она относит это на счет нативных способностей ребенка. Но я бы предложил для начала рассмотреть, как предметы используются, репрезентируются, структурируются и оцениваются на примере опекунов ребенка. Мебель, посуда, жилища, инструменты и прочие предметы окружения типичных американских родителей проще организованы и их просто больше, чем других предметов с характерными свойствами. По крайней мере, это можно проверить экспериментально, но сведений о том, что такие тесты проводились, у нас нет.

Применительно к утверждениям о том, что речь хоумсайнеров организована иерархически, есть две оговорки. Первая: на практике наличие структуры и простое сопоставление слов (наподобие бусин на нитке) определить довольно сложно. Связаны ли три предмета, представленные на схеме (a) или (b) на рис. 34? Возможны оба варианта, а причины, по которым мы выберем тот или иной ответ, будут исключительно теоретическими. Например, на языке пираха возможны высказывания: «Мужчина здесь. Он высокий», или «Я сказал: „Ты идешь“». Их можно интерпретировать следующим образом: ‘Здесь тот мужчина, который высокий’, или ‘Я сказал, что ты идешь’. Но вполне возможно, что анализ этих фраз будет намного проще, поскольку у синтаксиса нет иерархической структуры. Ни в одном из примеров Голдин-Медоу, предположительно демонстрирующих иерархические структуры в высказываниях хоумсайнеров, нет убедительных свидетельств того, что это структуры типа (b). Вторая оговорка: некоторые конфигурации обеспечивают естественные решения для репрезентации информации, независимые от языка, а потому, если они обнаруживаются в некоторых языках, это не является аргументом в пользу существования врожденной склонности к языку. Опять же, если структура обеспечивает пригодное решение для передачи информации, то больше ничего можно уже не говорить о том, почему же оно обнаруживается в разных языках по всему миру. Когда вследствие повышения сложности социальной организации возрастают информационные потребности, иерархия становится наиболее эффективным решением для упорядочивания информации в самых разных областях. Компьютеры, атомы, галактики и многие другие объекты в природе организованы именно так. Это естественное и наблюдаемое явление. На самом деле для любого действия, включающего упорядочивание, например «надо сделать X до того, как начнем делать Y», есть своя структура. Такие решения используются в автомобилях, поведении собак и файловых системах компьютеров. Каких-то особых качеств при проявлении в языке у них нет.

Упорядочивание, которое, как утверждается, хоумсайнеры применяют к своим структурам, совершенно заурядно. Во-первых, у них нет других вариантов, кроме как расставить символы в каком-либо порядке. А поскольку основные компоненты любого высказывания — это то, о чем сообщается, предложения обычно организованы в виде темы и ремы. Тема предложения (в отличие от темы истории) — это старая информация, которая либо обсуждается сейчас, либо же говорящий предполагает, что слушателю она известна. Рема — это новая информация о теме. Очень часто, хотя и не всегда, тема совпадает с подлежащим, а рема — с предикатом или глагольной группой:

«Джон — хороший парень».

Старая информация — «Джон». Говорящий ничего, кроме имени, не упоминает и предполагает, что слушающему известно, о ком идет речь. Новая информация — «хороший парень». Другими словами, говорящий рассказывает о чем-то, что считает новой информацией для слушающего о «Джон». Это можно перефразировать примерно так: «Я знаю, что ты знаешь Джона, но ты мог не знать, что он хороший парень».

В большинстве языков тема предшествует реме. Другими словами, говорящие обычно начинают предложения с общей или старой информации, а потом дают новую. Такой порядок может быть удобнее для нашей кратковременной памяти. В пределах ремы, где располагается новая информация, во многих языках помещают дополнение перед глаголом.

Так, если человек ест фрукт, то это можно описать как «Джон фрукт ест» (большинство языков) или «Джон ест фрукт» (английский и многие другие языки). К группе языков, для которых характерен порядок Подлежащее — Дополнение — Глагол, относятся немецкий, японский и пираха. Во французском и английском, напротив, используется порядок Подлежащее — Глагол — Дополнение. На самом деле английский раньше принадлежал к первой группе (он очень близок к немецкому), но после Нормандского завоевания в 1066 г. английский перешел к характерному для французского языка порядку Подлежащее — Глагол — Дополнение.

Нередко встречаются утверждения о том, что на порядок слов очень сильно влияют различные коммуникативные стратегии, используемые для решения проблем, возникающих в процессе коммуникации. Одна из таких проблем — искажение сигнала шумом. Когда люди говорят, что-то может их отвлечь: фоновый шум, пристающие дети, появившееся в отдалении животное или новые люди, присоединяющиеся к разговору. Следовательно, языковые стратегии должны иметь возможность преодолевать действие «шума», влияющего на способность слушающего воспринимать слова говорящего. Некоторые исследователи утверждают, что именно поэтому наиболее распространен порядок Подлежащее — Дополнение — Глагол; это помогает не путать подлежащее и дополнение, тему и рему, поскольку словосочетание перед глаголом располагается в рематической части высказывания. С другой стороны, поскольку есть тысячи языков, использующих другой порядок, например Подлежащее — Глагол — Дополнение, Дополнение — Глагол — Подлежащее, Дополнение — Подлежащее — Глагол, Глагол — Подлежащее — Дополнение или Глагол — Дополнение — Подлежащее, ни один из вариантов не лучше других. Какой именно порядок принимается в языке, это зависит от культурного давления, влияющего на историю конкретного сообщества. Поэтому в английском в ходе его исторического развития порядок Подлежащее — Дополнение — Глагол сменился на Подлежащее — Глагол — Дополнение в результате влияния французского языка, на котором говорили нормандские завоеватели.

Домашние жестовые знаки в целом тоже следуют этим принципам. Основная проблема, которую нужно решать собеседникам, — это выявление новой информации от уже известной. Поэтому тот факт, что хоумсайнеры следуют общему порядку, ничем особенно не примечателен. Просто так коммуникация работает наиболее эффективным образом.

Также неудивительно и то, что, когда базовый порядок слов уже конвенционализирован, говорящим проще следовать уже установленному правилу, чем использовать разные стратегии для разных ситуаций. Следовательно, если в вашем языке выбор сделан в пользу порядка Подлежащее — Дополнение — Глагол, то при прочих равных условиях посессив также будет предшествовать существительным («John’s book»12, а не «Book John’s»). Так происходит потому, что посессивное существительное является ядром своей именной группы, точно так же как глагол — семантическим ядром предложения. Общим правилом для такого языка будет «ставим ядро последним». Однако, поскольку такое решение основывается только на рациональности, а языки часто бывают нерациональны, такие правила часто нарушаются. Именно по этой причине мы видим в разных языках мира множество вариантов организации порядка слов в предложении. В генах Homo sapiens также не обнаруживается ничего, что могло бы быть связано с организацией информации в языке. Тема — рема — это естественная коммуникативная структура. Но многие из тех, кто занимается домашними жестовыми знаками и делает на их основе выводы о врожденных языковых способностях, не рассматривают проблему с точки зрения того, как информация в принципе должна быть организована для достижения наибольшей эффективности процесса коммуникации. Из-за этого они упускают из виду самое естественное объяснение наблюдаемых фактов и вместо этого обращаются к крайне неправдоподобной идее о врожденности языка.

Хоумсайнеры определенно являются отличной иллюстрацией того, что все сапиенсы стремятся к общению. Они также демонстрируют, что решение коммуникативной задачи может быть простым и логичным — его легко «изобрести», в нем легко разобраться. К сожалению, несмотря на смелые утверждения исследователей домашних жестовых знаков о врожденности языка, до сих пор нет убедительного анализа грамматических фактов таких языков. Но наблюдения свидетельствуют о том, что жесты мотивированы коммуникационными потребностями, а различные жестовые языки появляются просто потому, что они удобны и полезны. Утилитарность объясняет вездесущность.

---

1 Я попытался обосновать такую теорию в книге Dark Matter of the Mind: The Culturally Articulated Unconscious; значительная часть материала этой главы взята из нее.

2 Популярная народная песня «Под развесистым каштаном». — Прим. пер.

3 Одно из значений слова — ‘грудь’, ‘грудная клетка’. — Прим. пер.

4 Одно из значений (помимо всем известного ‘орех’) — ‘голова’, ‘башка’. — Прим. пер.

5 Пайк, Language in Relation to a Unified Theory of the Structure of Human Behavior.

6 Rachel Donadio. When Italians Chat, Hands and Fingers Do the Talking // The New York Times, 30.06.2013.

7 Русскоговорящим до 30 лет эта игра обычно известна под названием «крокодил». — Прим. пер.

8 David McNeill. Gesture and Thought. University of Chicago Press, 2005, p. 117.

9 Однако утверждение о том, что мы используем жесты без обучения, с которым, видимо, соглашается Макнил, ничем не подтверждено. — Прим. авт.

10 Многие исследователи высказывали мнение о том, что жесты могли предшествовать речи в ходе эволюции языка. Возможно, жесты действительно появились раньше, чем язык в узком смысле слова. Хотя я полагаю, что, скорее всего, это могли быть крики, сопровождаемые жестами. Даже Макнил такой вариант полностью не отвергает. — Прим. авт.

11 На мой взгляд, важной чертой работ Голдин-Медоу и многих других авторов является крайне щедрая интерпретация лингвистических аспектов жестов и гораздо менее внимательное отношение к культурной информации, получаемой ребенком, а также к сущности задач, с которыми он сталкивается. Без серьезного анализа задач и получаемой культурной информации такие утверждения неубедительны. — Прим. авт.

12 «Книга Джона». В русском языке (поскольку он флективный) также возможен вариант: «(Это) Джона книга». — Прим. пер.