Депутат Заксобрания Ленинградской области Владимир Петров предложил штрафовать тех, кто эти феминитивы употребляет. «Слова типа “докторка” или “редакторка” искажают русский язык», — сказано в обращении парламентария в Министерство культуры. Петров попросил главу ведомства Владимира Мединского объявить об официальной позиции по поводу использования феминитивов. В Министерстве культуры депутату пока ничего не ответили.

Однако с «санкциями» за феминитивы те, кто их использует, сталкиваются и без всякой Госдумы. Не так давно журналистка Анна Семида рассказала в фейсбуке, что ее дочери сняли балл на пробном экзамене по русскому языку за феминитив «стажерка». Девушка пересказывала текст о Галине Вишневской, и учителя потребовали употребить мужскую форму этого слова. Претензия при этом была абсолютно необоснованной: в русском языке есть слово «стажерка», его легко можно найти в толковых словарях. Получается, что балл был снижен из-за личных языковых предпочтений членов комиссии, а не потому что «такого слова нет в русском языке».

Какие феминитивы есть в словарях русского языка

лингвистка

журналистка

стажерка

преподавательница

повариха

программистка

космонавтка

дантистка

садовница (кстати, раньше у этого слова было еще одно значение — воспитательница в детском саду)

и другие

Уже существующих, абсолютно «легитимных» феминитивов в русском языке много. Однако сейчас даже они оказались как будто «подсвечены», выставлены на всеобщее обозрение и поставлены под сомнение языковыми пуристами, которые объясняют свою ненависть к ним любовью к русскому языку.

Людей, которых светлые чувства к родной речи доводят до желания убивать тех, кто ее портит, довольно много.

Есть отряды мстителей за средний род «кофе» (который существует в словарях с конца 70-х годов), есть армия карателей за диминутивы или глагол «кушать». Однако чаще всего эти «кровавые» битвы не выходят за пределы соцсетей. Вряд ли мы вспомним хоть одну новость о том, что на экзамене кому-то снизили балл за использование уменьшительной формы, а депутаты предложили наказывать тех, кто пьет «неправильное кофе». Чиновников всегда волновали только два вопроса, связанных с языком: нецензурная лексика (вопрос нравственности) и иностранные заимствования (вопрос патриотизма).

Теперь, похоже, к ним добавился третий — феминитивы.

Кто такая режиссерка

Почему же вопрос о феминитивах вышел за пределы сетевых споров и стал приводить к реальным наказаниям — снижению оценок, гипотетическим штрафам?

Журналист и литературный критик Анна Наринская накануне 8 марта написала на своей странице в фейсбуке, что феминитивы людям «буквально спать не дают», хотя употреблять их никто не заставляет. Действительно, те, кто использует слова «авторка», «докторка» и «блогерка», не выступают с призывами к политикам и СМИ говорить так же, не пишут петиции в Институт русского языка с требованием внести эти слова в словари, не призывают штрафовать тех, кто отказывается признавать феминитивы.

Женщина, которая хочет называть себя журналистом, лингвистом, блогером и автором, может спокойно это делать в присутствии другой женщины, которая определяет себя как журналистку, лингвистку, блогерку и авторку. Никто не заставляет, потому что это в большей степени вопрос самоопределения, чем определения других.

«Сейчас очевидным образом феминитивы обозначают не просто профессионала-женщину, а профессионала-женщину определенного склада. Грубо говоря, “режиссерка” – это та, кто сама себя так могла бы назвать. Например, ни разу не видела, чтоб женщин-прокуроров, обвиняющих оппозиционеров, называли “прокурорками” даже в феминистски-прогрессивных блогах», — отмечает Анна Наринская.

По ее словам, феминитивы стали своеобразной меткой, сигналом, который дает понять: я знаю о женской повестке и женских проблемах в российском обществе.

Именно поэтому подход к феминитивам с сугубо лексикологической меркой, с толковым словарем наперевес, невозможен. Использование феминитивов объясняется во многом экстралингвистическими факторами, то есть факторами за пределами языка — состоянием определенной части общества, общемировой повесткой, обсуждением конкретных проблем и вопросов.

Получается, что тот, кто объясняет крестовый поход против феминитивов «борьбой за чистоту языка» и объяснениями типа «такого нет в словаре», игнорирует часть «экстра-». И не просто игнорирует, а хочет, как, например, депутат Петров, наказать тех, у кого другой подход.

Без особых страданий

Профессор Варшавского университета, лингвист Марек Лазинский говорит, что в 90-е годы в Польше встал вопрос о новом женском дискурсе. «Нужен какой-то знак, какой-то жест в сторону тех, кто считает, что женщин не видно в языке. Нельзя было игнорировать чувства такой большой части польского общества».

Впрочем, по его словам, привыкнуть к феминитивам носителю польского языка легче, чем носителю русского. «У нас эта блокировка никогда не была такой строгой, как в русском. Слово “авторка” было всегда, была женская форма слова “товарищ”. Употреблялась и форма “директорка”, однако так говорили о женщинах, которые руководили начальной школой, так раньше не могли сказать о президенте банка», — объясняет Лазинский

Но есть, по его словам, и такие формы, которые вызвали в обществе сопротивление. Это, в частности, слова «филоложка» и «профессорка». Есть люди, которые считают, что они звучат смешно, и в польском обществе до сих пор ведутся споры.

Правда, в целом женской составляющей в польском действительно больше, чем в русском. Грамматический род может быть виден в тех синтаксических конструкциях, в которых в русском его не видно.

«По-русски мы можем сказать “знакомые пришли” — и это будет и о мужчинах, и о женщинах. А у нас в польском глагол “пришли” будет звучать по-разному для женщин и для мужчин. У нас много ситуаций, когда мы обязаны показать род. Кроме того, есть адресативные формы — “пани профессор”», — говорит Лазинский.

Споры о феминитивах ведутся во многих странах, но почти везде они менее интенсивны, чем в России. Общественная дискуссия о видимости женщин уже состоялась, и этот дискурс приняли довольно безболезненно.

«Без особых страданий», — говорит журналист Дарья Гаврилова, собственный корреспондент «Ъ ФМ» в Испании, которая живет в Барселоне и пишет на испанском и каталанском. По ее словам, почти у всех профессий в этих языках есть женские названия. Лишь некоторые из них до недавнего времени имели только мужскую форму, например el presidente. Но сейчас о женщине-президенте скажут la presidenta.

«В русском языке критика высказывается в основном в аспекте благозвучности, однако я считаю, что проблема вовсе не в благозвучности, а в сексизме. Слово “акушерка” никому ухо не режет, потому что женщина как бы на своем месте, рожает или помогает рожать. А “профессорка” режет, потому что как это так, ты смеешь уважать себя и не описывать свои достижения в терминах “я почти как мужчина”?!» — рассуждает Дарья Гаврилова.

По ее словам, споры ведутся разве что вокруг формирования множественного числа. Как, например, обратиться к группе, в которой есть и мужчины, и женщины? Согласно классическим правилам испанского языка, даже если в этой группе всего один мужчина, обращение должно быть в мужском роде (к примеру, chicos – юноши).

Но кто-то бросает вызов условностям и называет всю группу в женском роде. Особенно если в группе много женщин и мало мужчин. «У меня в студии йоги есть, например, инструктор, мужчина, который всегда обращается к группе только в женской форме. Nosotras tomamos una posición cómoda… (“Мы, женщины, принимаем удобную позу…”). Потому что на занятиях йогой женщин всегда больше — а ему, видимо, совсем не оскорбительно назвать себя женским родом», — заключает Дарья Гаврилова.

Очень похожая ситуация — в немецком языке. Не так давно там даже проходил судебный процесс, связанный с коллективными обращениями: клиентка банка требовала добавить женскую форму обращения «клиентка» в традиционные письма от представителей банка. Однако в банке заявляли, что при мужском варианте обращения “клиентки подразумеваются”. В результате женщина суд проиграла.

«В немецком, как и во многих языках, традиционно был принят “общий мужской род”, когда к смешанным группам обращались в мужском роде, — рассказывает политолог-германист, глава украинского представительства фонда Генриха Бёлля Сергей Сумленный. — Сейчас это изменилось и говорят “студентки и студенты” (Studentinnen und Studenten), “согражданки и сограждане” (Mitbürgerinnen und Mitbürger). Однако в больших текстах возникают сложности, и поэтому сторонницы и сторонники гендерно-нейтрального подхода предлагают использовать “гендерную звездочку”: Student*innen, Leser*innen (читатель*ницы) и т.д. Это вызывает критику консервативных людей, которые считают такую разбивку слов нехарактерной для языка и политизированной».

Что же касается Франции, то активной дискуссии во французском обществе по этому поводу нет, ведь в языке уже много лет как существуют madame la ministre, l’écrivaine и другие женские формы. А недавно Французская академия официально заявила, что признаёт использование феминитивов в названиях профессий. «Миссия академии заключается в том, чтобы указывать нормы правильного словоупотребления, которые изменились со времен кардинала Ришелье и даже со времен Мориса Дрюона, когда академия в последний раз высказывалась по этому вопросу», — заявила в интервью изданию Libération писательница и академик Доминик Бона.

Однако вряд ли хоть в одной из европейских стран найдется пример наказания за феминитивы или хотя бы предложения это наказание ввести. Откуда берется именно у российских политиков желание «покарать» за некий неправильный (в их представлении) язык?

«Когда я десять лет назад писал о важности феминитивов, люди вертели пальцем у виска, — вспоминает филолог Гасан Гусейнов. — Но капля точит камень не силой, а частотой падения. Более того, как только введут эти самые штрафы (с них станется), тут-то и начнется форменная вакханалия, праздник свободы в несвободной среде. Ведь порча языка — это не пробы новых форм, а злоупотребление существующими правильными формами. Никто не делает это лучше умных депутатов, недавно законодательно запретивших трудящимся обижать начальство по профессиональному признаку» (прим.ред. — речь идет о так называемом «законе о неуважении к власти»).

«Ничто не может волновать депутатов больше, чем сохранность нашего великого языка, подвластного богоспасаемым властям» — иронизирует Гусейнов.

Но в этой иронии — очень точная характеристика отношения российских политиков и большой части российского общества к языку и языковым процессам.

Общество думает, что язык кому-то подвластен: лингвистам, которые «безответственно переставляют ударения в словарях, а могли бы и делом заняться»; политикам, которые могут усмирить распоясавшихся лингвистов с их «вариантами» и тех, кто относится к языку слишком вольно; мировой закулисе, которая наводняет русский язык «вредными» иностранными словами.

Мысль о том, что язык имеет некую самостоятельность и способность реагировать на события и явления за его пределами; что язык «как Аквилон, что хочет, то и носит он», кажется болезненной: как это, все должно быть под контролем!

Однако именно язык, а не депутат Петров в итоге решит, как быть с феминитивами.

Как пишет критик Анна Наринская, «русский язык пережил революционные реформы, индустриальную революцию, которую надо было как-то в языковом смысле обживать, социальную смену “говорящей” элиты. Свидетели этому Зощенко, Платонов, токарь Белоусов и многие, многие. Переживет и волну женской самоидентификации – как захочет, так и переживет».

Ксения Туркова