Аналитика

Лингвист Анатолий Баранов о советском политическом языке, военной метафоре и исследованиях политической коммуникации.

Область политической лингвистики — это сравнительно молодая часть прикладной лингвистики, само словосочетание стало активно использоваться с 90-х годов XX века. Направление деятельности специалистов в этой области заключается в первую очередь в исследовании в целом политической коммуникации — это с одной стороны. А с другой стороны, это разработка рекомендаций по тому, как правильно строить политическую коммуникацию. Это же довольно большая проблема, особенно для обществ, в которых политическая традиция была очень сильно ограничена из-за того, что существовали какие-то ограничения в сфере политической коммуникации. В частности, для режимов авторитарного типа реальное общение в этой области было закрыто. Если вспомнить советские времена, то тот язык, который использовался в политической сфере, в СМИ, был чрезвычайно ограничен и заштампован, в нем было огромное количество штампов, устойчивых оборотов, которые, по Оруэллу, ограничивали мышление людей, то есть был какой-то штамп, и он использовался всегда, нельзя было от него отойти. И именно поэтому многие исследователи, которые изучали на Западе советский политический язык, называли его «деревянным», по-французски этот язык назывался langue de bois, то есть «деревянный язык», по Оруэллу это newspeak, речекряк такой.

В чем была его особенность? В том, что необходимо было обеспечить какую-то видимость коммуникации, то есть реальной коммуникации не нужно было, потому что не было реальных политических субъектов. И комсомол, и партия, и профсоюзы — это же не были отдельные политические субъекты, которые спорили между собой, которые как-то боролись за внимание избирателей и так далее. Ничего этого не было, реальной политической коммуникации не было. Именно поэтому, когда я после аспирантуры пошел работать — я работал в Институте международных отношений, — то было интересно видеть, как наши специалисты, как сейчас бы мы сказали, политологи, обсуждали какие-то изменения в сфере политики по тому, кто первый выступал на съезде КПСС, кто первый, кто второй. Первый, понятно, — это генеральный секретарь, а кто идет дальше, какова последовательность людей? То есть было важно не то, что говорят, а антураж, как это все устроено, потому что знаковый характер имела именно последовательность, именно синтактика знака, а не его содержание.

Эта особенность русского политического языка, а точнее, советского политического языка, очень обыгрывалась в литературе. В частности, у Галича есть цикл стихотворений о знатном рабочем. И вот в одном из этих стихотворений он выступает на каком-то совещании, на каком-то собрании, ему дают речь, которую он до этого не читал, и он читает. И оказалось, что ему по ошибке дали речь от имени матери-героини. Он читает от имени матери-героини, что заклеймим мы всякую израильскую военщину и так далее. И он думает, что сейчас будет скандал, потому что понятно, что он говорит не от своего лица. Но обнаруживается, что все спокойно это выслушивают, а председатель собрания еще подходит к нему после этого и говорит: «Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему». Идея, что важна не суть, там важно не содержание знака, а то, как этот знак реализуется, и участие в произнесении этого знака или знаков более важно, чем само содержание, потому что содержание стандартное, оно не меняется, а то, что ты поучаствовал в этом, отмечается и становится значимым для политической коммуникации.

И когда в 90-е годы эта коммуникация рухнула — а она рухнула довольно быстро, — обнаружилось, что эти политики, которые привыкли говорить таким языком, этим «деревянным языком», ньюспиком, не в состоянии сказать какие-то мысли, которые, может быть, даже у них есть, но их никто не учил, и они не в состоянии функционировать как спикеры реальных политических субъектов. И конечно, процесс формирования реальных политических субъектов в 90-е годы — это очень интересный процесс, который исследуется в политической лингвистике. И это, конечно, такая сфера, которая показывает, насколько гибок естественный язык, насколько он способен приноровиться к этим сильным изменениям, которые происходят в обществе, и как быстро меняется лексика политического языка, а лексика политического языка — это одно из направлений, которое исследуется в политической лингвистике.

В целом в политической лингвистике используются разнообразные методы исследования, не только традиционные, известные, например, из сферы семантики, исследования значений слов, но и такие методы, как контент-анализ — это способ исследования большого массива текстов для выявления интенций и намерений авторов этих текстов, которые не выражаются в явном виде. Эти интенции очень часто скрыты, и часто мы наблюдаем, что говорится одно, а имеется в виду другое.

Я приведу еще один пример, который мне кажется очень характерным, — это то, как российское общество относится к феномену коррупции. Если исследовать метафоры, которые используются по отношению к понятию коррупции, то видна очень интересная закономерность. Обнаруживается, например, что если пропозициональная структура текстов, или явленная структура текстов, — это то, что люди говорят о коррупции, это сугубо отрицательно, то есть говорят, что это плохо, с этим надо бороться, это опасно для нашего общества, это опасно для нашего будущего, это мешает развитию экономики и так далее, это пропозициональная структура текста. Но когда исследуются метафоры, которые сопровождают использование этого понятия, или те метафорические осмысления, которые свойственны нашему обществу, когда обсуждается понятие коррупции, то мы обнаруживаем, что там, например, отсутствует конфликтная метафорика, отсутствует военная метафора.

Вообще военная метафора — одна из наиболее употребительных в русском политическом дискурсе. Со времен Сталина она была чрезвычайно активна, и в период перестройки она была по частоте употребления вторая после метафоры персонификации. Персонификация — это олицетворение, когда мы придаем свойство живого неживому, и это самая частая метафора, потому что она присутствует во всех языках мира, это типичный способ осмысления действительности. Но оказывается, что в русском политическом дискурсе военная метафорика стандартно занимает второе место. И удивительным образом для осмысления коррупции военная метафора отсутствует вообще. Спортивная метафора, то есть идея соревнования, спора и так далее, — тоже конфликтная метафорика — отсутствует полностью, отсутствуют рациональные метафоры. Это осмысление коррупции как здания, строения, а здание, строение легко перестраивать.

Ведь чем важна метафора вообще и политическая метафора в частности? Тем, что она обеспечивает процесс принятия решений. Дело в том, что, когда человек сталкивается с некоторой проблемой, он ищет альтернативы выхода из проблемной ситуации, альтернативы решения. Но чем шире поле альтернатив, тем более удачно он может принять решение. И оказывается, что метафора обеспечивает эту как раз сферу альтернатив выхода из проблемной ситуации. В зависимости от того, какую метафору вы используете, у вас и появляется сфера принятия решений, более широкая или более узкая.

Например, если вы осмысляете что-то, скажем понятие перестройки, как строение, дом (а вообще ведь изначально перестройка — это архитектурная метафора), дом можно перестроить легко, то есть вы можете сделать разные двери, поменять местоположение комнат, дверей, перекрыть, скажем, крышу и так далее, то есть разнообразная сфера приложений ваших усилий, огромная область принятия решений. А если вы осмысляете перестройку как сель, как бурю, которая налетела на вас, то вы очень сильно ограничены в принятии решения, вы можете спрятаться как-то от бури, закрыться от бури, от селя, от грома. И вот оказывается, что коррупция осмысляется в основном как жидкость, смазывающая детали государственного механизма, как вода, которая течет сквозь руки, как некая почва, на которой растут растения, как некое болото. То есть процесс принятия решений в этом случае очень сильно ограничен, и общество выступает не как активный субъект, который делает что-то, а как пациенс, как что-то, с чем или с кем делают что-то. И это показывает истинное отношение общества к проблеме коррупции, потому что оказывается, что этот феномен осмысляется как нечто естественное, что присуще всем нам. И это очень интересная проблема, с которой нужно делать что-то и обществу в целом, и власти, и политологам, политикам.

Это один из примеров того, какие исследования проводятся в области политической лингвистики. Есть, конечно, и другие приемы анализа языка и выявления состояния общественного сознания, с одной стороны, а с другой стороны, разработка приемов воздействия на это сознание, на людей, с тем чтобы получить какие-то важные результаты и добиться чего-то, что ставят перед собой политики. Вкратце это проблематика политической лингвистики.

Анатолий Баранов

доктор филологических наук, заведующий отделом экспериментальной лексикографии Института русского языка им. Виноградова РАН