О.: Эксперты утверждают: страна живет в XXI веке, а говорит языком 1970-х — год от года советские словесные конструкции все чаще встречаются в свободной речи, а отказ от прямых высказываний становится нормой.
М.: Которая отражается не только в речи, но и на состоянии общества. В проблеме пытался разобраться "Огонек": Ольга Филина взяла интервью у доктора филологии, профессора Гасана Гусейнова.
О.: С точки зрения Гусейнова, язык не отражает трансформации, а их исподволь готовит, сопровождает и в конце концов может похоронить. Все начинается с того, что носители языка начинают безбожно врать. В том смысле, что топят в идеологических и иных штампах суть. В определенный момент разрыв между враньем и достоверным прямым высказыванием становится непереносимым. И тогда общество решается на перемены.
М.: Получается, перестройка произошла из-за того, что вранье накопилось и "все рухнуло"? Если смотреть с филологической колокольни, то это так и есть. А сейчас, считает Гусейнов, мы наблюдаем до некоторой степени советский лексический ренессанс — возвращаются не только позабытые слова, но и синтаксис, обороты речи.
О.: В современном публичном языке прогрессируют грубость, стеб. И грубость, пришедшая на смену идеологии,— итог эволюции официального постсоветского языка. Эволюции, отметим вместе с профессором, весьма своеобразной: в ее ходе реальные, практические функции "великого и могучего" — как языка межнационального общения, языка науки и техники — все меньше востребованы. И опаснее всего сейчас удушающее влияние языка бюрократии.
М.: Язык в итоге становится жертвой: слова делятся бюрократами на "хорошие" и "плохие", "наши" и "не наши"... Не программа обучения, а "государственный образовательный стандарт, являющийся отражением социального заказа", не хорошее кино, а "патриотическое кино, служащее воспитательным целям", и так далее и тому подобное. На первый взгляд это только трагикомично, но к выпускному классу человек уже разучается видеть сущность вещей, отличать главное от второстепенного. О.: Но ведь неразличение сущности вещей — это и есть характерная черта нашего политического лексикона. Не поэтому ли парламент оказывается "не местом для дискуссий", а демократия — "суверенной"? Насколько такая техника "переиначивания" всех значений вредит самому смыслу значимых слов? – спрашивает Гасана Гусейнова обозреватель «Огонька» Ольга Филина. Тот отвечает: смыслу слов ничто не может повредить, а вот людям повредить можно. Вот политик Владимир Жириновский, который пользуется языком как оружием. Низы узнают в таком ораторе своего. А пример заразителен — технику Жириновского в той или иной мере сегодня использует большинство российских преуспевающих публичных ораторов от депутатов до телеюмористов.
М.: Техника "переиначивания", продолжает Гусейнов, вредит не так уж сильно, гораздо страшнее таких речевых подмен формально грамотные искажения истины, которые подтачивают основы общественного здравомыслия. Все, что связано с "просьбами трудящихся", "волей народа", "единым порывом", кажется более опасным, чем подмена смысла терминов "праймериз" или "демократия". Во всяком случае, второе скорее следствие первого.
О.: 1970-е годы действительно кажутся профессору Гусейнову не такими страшными, как, скажем, эпоха Большого террора или распад 1980-х и войны на постсоветском пространстве, но языковой источник у них у всех общий. И рамки общие: нельзя о главном говорить, нельзя высказываться, скажем, на политические темы, потому что любое твое мнение, идущее вразрез с руководящим,— это прямая диверсия, подкоп под государственный строй...
М.: А ведь за формально грамотные искажения, повторение штампов, которые нельзя обсуждать, сегодня, подчеркивает Гусейнов, ратуют очень многие, возможно даже — большинство населения. Это все воссоздает забытую было атмосферу 1970-х: вроде бы живем в новом окружении — техника, магазины, одежда; с новыми практиками — свое дело, свое хозяйство, возможность путешествовать по миру,— а атмосфера возвращается. Потому что она жива в нашем языке. И может перечеркнуть все достигнутое.
О.: Чтобы язык помогал нам развиваться, нужно не бояться на нем говорить, то есть прямо высказывать собственные мысли, а не навязанное предполагаемой "волей народа", - с этой мыслью Гасана Гусейнова не поспоришь. Значит, невозможность прямого высказывания искажает язык? А как же навык чтения между строк?
М.: Многим, замечает Гусейнов, очень трудно принять постсоветский сюрреализм — языки Сорокина или Пелевина. Многим хотелось бы поплавать в языке Юрия Трифонова, допустим. Но всем придется "перейти" на новые языки, потому что именно они формируют сознание людей близкого будущего. В эпоху социального кризиса старшее поколение больше учится у младшего, чем наоборот. Просто младшее поколение инстинктивно ищет за пределами привычного словаря, а старшее возвращается — опять-таки инстинктивно — к каким-то прошлым моделям. А они у нас почти все советские.
О.: Чтение между строк, замечает Гусейнов, — тоже советская модель. Такая форма двуязычия в пределах одного языка иногда называется диглоссией. Представление, что публичная речь вообще состоит из всякого рода сознательных недоговоренностей, усиливается еще и тем, что люди признают: сами эти речи, дескать, вовсе не имеют значения. Важно, говорят нам, что человек делает, а что и как он говорит, неважно. Однако это прямой путь к непониманию и самообману, которое тоже имело место в советском обществе. И которое это общество в конечном счете разрушило.
М.: Но при этом двуязычие — это ведь тоже попытка языка сопротивляться бюрократии. Но, по мнению ученого, сопротивляется не язык, сопротивляются люди, которые используют некоторые возможности языка: переиначить, исказить привычное до неузнаваемости. Ах коммунизм? Попробуем скоммуниздить! Вы рождены, чтоб сказку сделать былью? А мы рождены, чтоб Кафку сделать былью. А блин вместо известного слова?
О.: «Когда сам язык официоза, федеральных телеканалов становится блатным, площадным, беспредельно грубым и одновременно беспредельно лживым, на все это красивого, "двуязычного" ответа уже просто нет. Поэтому умение не боясь назвать вещи своими именами остается ценнее всего: это самый верный способ сопротивляться невежеству, политиканству и официозу». И опять с Гусейновым нельзя не согласиться…
М.: Тем более что выводы лингвистов о сближении нынешнего языка с языком минувшей эпохи подтверждают, хоть и по-своему, социологи. Недавний опрос "Левада-центра" показал: свободные мнения и плюрализм в высказываниях нам почти не нужны, проще говорить "как все". По сравнению с 2010 годом количество людей, которые считают, что стране нужна альтернативная точка зрения, оппозиция, снизилось с 67 до 57 процентов.
О.: У нас нет устойчивой традиции плюрализма высказываний, свободы языка, заключает журналист Ольга Филина. Напротив, есть сохранившаяся с советского времени привычка — для достижения психологического комфорта всегда примыкать к большинству, говорить "в один голос". Легче заметить: "Зато мы делаем ракеты". Да, все плохо, но — зато, зато...
М.: Способов слить свою речь с речью официоза, с риторикой власти существует множество, а вот отстоять свое собственное высказывание становится все труднее, вторит Ольге Гусейнов. Сейчас наблюдается единение в цинизме. Цинизм — объемное понятие, здесь и представление о том, что нужно быть заодно с "большой силой", и о том, что "не должно сметь свое суждение иметь".
О.: И язык центральных телеканалов отражает этот компромисс. На таком языке уже разговаривают люди в общественном транспорте, коллеги на работе, то есть вполне современные люди разговаривают на языке прошлого века, другой реальности, несуществующей страны. Потому что так пока проще.
М.: Мы – О.С., М.К. и звукорежиссер С.И. – надеемся, что вы, наши слушатели, не будете искать простых путей и способов выражения. Спасибо «Огоньку» и Гасану Гусейнову за повод задуматься. И до встречи через неделю!
Говорим по-русски. Радио-альманах "Эхо Москвы"
17.08.2014 11:49
http://echo.msk.ru/programs/rusalmanach/1381486-echo/
