Многие слова не только нейтрально обозначают некие предметы и понятия, но одновременно дают им ту или иную оценку. Этим их свойством часто пользуются политики и пропагандисты, пытаясь «очернить» чужих и «обелить» своих.
Если человек легко расстается с деньгами и мы это одобряем, то называем его щедрым; а если осуждаем – то расточительным. А вот того, кто, напротив, деньги тратит неохотно, мы можем назвать либо бережливым, либо скупым. Обычно мы стараемся называть позитивно окрашенными словами нечто свое, а окрашенными негативно – чужое. Самый, вероятно, популярный из иллюстрирующих этот факт примеров – то или иное именование сотрудников спецслужб: в «наших» спецслужбах работают разведчики, а во «вражеских» – шпионы. Аналогичным образом вооруженные группы людей, сражающихся против оккупационной власти, сочувственно называют «партизанами», а сами оккупанты именуют их «бандитами». Встречаются и своего рода «нейтральные» имена: так, тех, кто после Второй мировой войны вел борьбу с Советской властью в Прибалтике и Западной Украине, принято называть «лесными братьями».
В России часто вспоминают строки английского поэта XVI века Джона Харрингтона (в переводе Самуила Маршака): «Мятеж не может кончиться удачей, В противном случае его зовут иначе». Захват власти большевиками осенью 1917 года вначале сдержанно называли «октябрьским переворотом» и «вооруженным восстанием»; когда же Советская власть прочно укрепилась, то за этим событием закрепилось пафосное название «Великая Октябрьская Социалистическая Революция». Сейчас же обычно употребляется более лаконичный и нейтральный вариант: Октябрьская революция.
В свою очередь, применительно к событиям августа 1991 года, которые привели к распаду СССР, слово «революция» практически не употребляется; обычно говорят об «августовском путче», имевшем целью предотвратить этот распад, сохранить у власти коммунистов и остановить процесс реформ – и, собственно, поскольку эта попытка властей закончилась неудачей, она и получила негативное имя «путч». А еще один «путч» случился осенью 1993-го, когда Верховный Совет (высший орган власти, избранный еще в советское время) предпринял попытку отстранить от власти президента Ельцина – и это неудачное восстание называют «октябрьским путчем», который стал фактическим концом Советской власти в России. Сторонники же Верховного Совета считали, что это Ельцин совершил «антиконституционный переворот» и называли вооруженную атаку на московский «Белый Дом» (где заседали депутаты) «расстрелом парламента».
Манипуляция терминами особенно характерна для военного времени, когда каждая из сторон пытается свои действия представить как оправданные и справедливые. Так, вступление Красной армии в Польшу в сентябре 1939 года в советских учебниках истории называлось «освобождением Западной Украины и Западной Белоруссии» (в свою очередь, начало войны против СССР в июне 1941 года немецкой пропагандой считалось «превентивным ударом»). Новые устойчивые «эвфемизмы» для обозначения военных действий появились в русском языке в последние десятилетия ХХ века. Так, вторжение в Чехословакию в августе 1968-го официально именовалось введением «ограниченного войскового контингента» с целью оказания «братской помощи» чехословацкому народу «по просьбе его руководства». А в декабре 1979-го в Афганистан также был введен «ограниченный контингент» войск – однако уже не для «братской помощи», а для выполнения «интернационального долга». Чеченские войны 90-х породили еще один термин – «зачистка»; так стали называть тотальное освобождение населенного пункта от вооруженных противников (то есть, соответственно, от «террористов-бандитов»); при этом под «зачистку» могли попадать и вполне мирные жители. А действия России во время вооруженного конфликта с Грузией в августе 2008 года официально именовались «принуждением к миру».
Подобного рода игра с двусмысленными формулировками заставляет вспомнить хорошо знакомые по знаменитому роману Джорджа Оруэлла «1984» лозунги так называемого «новояза»: «Война – это мир», «Свобода – это рабство», «Незнание – сила». В 70-80-е годы в Советском Союзе был популярен такой анекдот: «Вопрос: Будет ли война? Ответ: Войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется». Впрочем, и спустя десятилетия после распада СССР оруэлловский сарказм не теряет актуальности: только в наше время «братскую помощь» народам оказывают не для «защиты социалистических завоеваний» (как прежде), а для распространения «прогрессивных идеалов демократии». И даже немыслимое по своей абсурдности и затмевающее Оруэлла словосочетание «гуманитарная бомбардировка» вполне уверенно вошло в пропагандистский обиход.
В XXI веке универсальным оправданием для ведения военных действий стала формулировка «борьба с терроризмом». Самым актуальным примером ее использования является сегодня ситуация на Украине, где действия киевских властей против самопровозглашенных республик Юго-Востока официально именуются аббревиатурой АТО, означающей «Антитеррористическую операцию»; соответственно, в категорию «террористов» попадают все те, кто ведет вооруженную борьбу против проведения этой АТО. Другое негативное название для сил сопротивления Юго-Востока – это «сепаратисты»; позитивно же окрашенным является имя «ополченцы». А весной манипулятивную лексическую войну мы могли наблюдать на примере ситуации с Крымом: в России говорили о состоявшемся по результатам референдума «воссоединении Крыма с Россией», а на Украине, соответственно, это воссоединение назвали «аннексией» и даже «аншлюсом» – этот термин отсылает адресата к печально известному нацистскому аншлюсу Австрии накануне Второй мировой войны.
Алексей Михеев
Английская (сокращенная, без двух последних абзацев) версия: http://rbth.com/blogs/2014/06/27/intelligence_officers_or_spies_words_as_propaganda_tools_37751.html
