Даже по самым суровым националистическим законам русский царь был чистокровным немцем.
На 7 февраля меня пригласили записываться на канал «Культура», в программу Александра Архангельского «Тем временем». Тема передачи — «Что значит быть русским?». Вопрос очень интересный и неожиданный. Хотя, конечно, запоздалый и несвоевременный. Но при этом актуальный. Так иногда бывает.
Этот вопрос возник в умах политиков и журналистов после очередного обострения межнациональных отношений, то есть после митинга на Манежной площади. Началось очередное этническое размежевание. Точнее — размежевание этнических идентичностей.
Тут, наверное, какие-то циклы. В Российской империи этническая принадлежность подданных не фиксировалась. Главными социально-учётными группами были сословие и вероисповедание, этничность отмечалась только в переписи. Это не значит, что не было этнического самоопределения, размежевания и межэтнических конфликтов: ещё как! В Российской империи существовало чрезвычайно сложное «законодательство об инородцах», которое находилось в прямом противоречии с обычаем. По обычаю, то есть в народе, инородцами считались практически все нерусские в обиходном смысле слова. По которым это было видно (азиаты), про которых это было известно (поляки, немцы, евреи), а также вообще все, говорящие не на великорусском языке (даже украинцы, когда они настаивали на своей самобытности). Но в юридическом смысле к инородцам не относились ни немцы, ни грузины, ни татары, ни поляки. Инородцы составляли особое «этническое сословие», куда входило 13 категорий — от туземных племён Сибири до евреев. Словарь Брокгауза отмечает: «За исключением евреев, обособленное административно-юридическое положение инородцев обусловливается низким уровнем их гражданственности, вследствие которого государственные тягости могут быть на них налагаемы лишь с величайшей постепенностью, а также своеобразным строем их быта. Соответственно всем этим условиям в положении инородцев замечается значительная градация: одни из инородцев пользуются лишь некоторыми привилегиями по отбыванию податей и воинской повинности, по отношению же к другим русское правительство ограничивается лишь взиманием некоторых сборов и надзором за их самоуправлением».
Обратите внимание: правительство Российской империи (наполовину состоящее из Клейнмихелей, Бенкендорфов, Штюрмеров и Витте) называется «русским правительством», хотя простой русский народ всегда считал немца инородцем и отчасти кровососом.
Потому что слово «русский» (как и слово «инородец») имело два значения. Бытовое и юридическое. В бытовом смысле оно означало «великоросс», в юридическом — «относящийся к Российской империи» (русский генерал, русский подданный, русское государство).
Всему российскому, то есть уже советскому, народу этничность была навязана в начале 1930-х при выдаче паспортов. Этничность (по-советски — «национальность») стала важнейшей социально-учётной группой — потому что вся конструкция СССР опиралась на шестиуровневую иерархию «наций, народностей, национальных групп». Запись в паспорте просуществовала менее 70 лет (отменили президентским указом в 1997 году), но она стала едва ли не единственным реальным, бесспорным, государственно удостоверенным стержнем этнической идентичности. Поэтому национально озабоченные представители некоторых народов сильно против этого протестовали. Дело рассматривалось даже в Конституционном суде, но сторонники графы «национальность» проиграли.
Их можно понять. В условиях этнического размежевания нужен какой-то твёрдый критерий. И конечно, проблема возникает именно у большого народа, просторно живущего на громадной территории. У народа с длинной историей, мощной и удивительно разнообразной культурой. У народа, который веками вбирал в себя иноплеменников, вступал в брак с иностранцами, эмигрировал сам и принимал волны иммигрантов. Кто такой тофалар? Это тот, у кого папа тофалар и мама тофаларка, тут спору нет.
А кто такой русский? Взять, например, известного русского администратора графа Эдуарда Трофимовича Баранова, ближайшего друга императора Александра II. Папа его был граф Трофим-Иоганн фон Баранов (так!) из Эстляндии, а мама — Доротея-Юлиана Адлерберг. Впрочем, у самого Александра II папа был русским на 1/16, а мама была немка. То есть даже по самым суровым националистическим законам русский царь был чистокровным немцем. Так что не будем считать дольки.
«Ну да, конечно, — скажут мне, — аристократия, а тем более царствующий дом! Там всегда сплошные международные браки. А вот простые русские люди — другое дело».
Насчёт аристократии верно. Но насчёт простых русских людей тоже не всё так просто.
С одной стороны, большинство русских людей жили в своей глубинке. В XIX веке около 90 процентов русских (а также татарских, мордовских и иных) людей родились, жили и умирали в пределах родного уезда. То есть в родной деревне, в родном городке. Где родился, там и пригодился. Это в ХХ веке начались по-настоящему массовые миграции и распространились смешанные браки, особенно в советское время.
С другой стороны, простые люди, живя в своих уездах, мало-помалу смешивались с местным неславянским населением. Иначе откуда такая пестрота облика русских, которую отмечали уже в XIX веке? Разнообразие конституции, цветности и формы черепа русских людей было столь сильным, что нельзя было говорить о едином антропологическом типе. И неважно, то ли русское племя смешалось с разной мерей, весью и чудью, то ли исконно это были разные племена, — так или иначе, русский народ был, так сказать, разнокровным. Как, впрочем, почти все многочисленные народы, долго живущие на обширной территории в соседстве с другими народами.
То есть говорить о «крови» глупо в любом случае. Это не стоит спора.
Но есть и третья сторона. Простые русские люди, жившие в XIX веке по деревням и маленьким городам, были плохо связаны с русской культурой. Она делалась в больших городах, там, где было много немцев и французов. Конечно, даже у самых простых, у совсем неграмотных людей была своя культура — традиции, народное творчество. Но это было совсем не то, что мы имеем в виду, когда говорим о русской культуре. Мы имеем в виду Пушкина и Чайковского, Чехова и Серова, а не народные песни и обряды, при всём уважении и интересе к ним. Русский литературный язык тоже вырабатывался в больших культурных центрах, русскими писателями (при всём уважении и интересе к диалектам и народным говорам).
Эти элементарные вещи я упоминаю вот зачем.
Часто говорят: русский — это человек русской культуры. А иногда ещё строже: человек, который любит, знает и передаёт своим детям русскую культуру. Звучит приятно, но никуда не годится. О какой культуре идёт речь? О русской народной культуре или о великой русской литературе? Ориентироваться в обеих культурах может только недавний выпускник филфака, именно недавний, пока ещё сохранивший воспоминания об экзаменах по фольклору и по литературе. А если всерьёз, культурное определение русского человека сразу же отсекает от русскости многомиллионные массы непросвещённых или плохо просвещённых людей. Или наоборот — отсекает носителей книжной культуры, которых тоже не так уж мало — как минимум одна пятая часть народа. Это глупо и просто недопустимо — назвать нерусским деревенского деда, потому что он не читал «Братьев Карамазовых», или городского доцента, потому что он не знает обрядовых песен.
Часто говорят: русский — это тот, кто связывает себя и свою жизнь с Россией, с её прошлым и будущим. Звучит возвышенно, но тоже не подходит. Может быть, это годится для Швеции, или Австралии, или иной какой-нибудь страны, которая не переживала таких катастрофических расколов и разломов, как Россия. В годы Второй мировой войны Иоганнес Бехер написал стихотворение «Я — немец». Смысл его: настоящий немец — это тот немец, который воюет с гитлеровской Германией. Примерно такая же ужасная дилемма встала перед русскими в 1918 году. Кто же настоящий русский — белый или красный? Сплочение русских перед лицом нацизма не решило и не сняло с повестки дня эту задачу, а только мучительно отложило её решение; она не решена и посейчас. Не будем сравнивать Бунина и Шолохова, это глупо. Или Набокова и Кочетова — это смешно. Но ясно ведь, что нелояльность, а то и просто ненависть к Красной Эрэфии не делает русских эмигрантов первой волны нерусскими людьми. Что касается меня, то я считаю ровно наоборот: они, конечно, более русские, чем большевицкая банда. Эмигрантов остальных волн я тоже не склонен вычёркивать из числа русских. Тем более что они сами себя не вычёркивают. Так что лояльность отечеству и действующему правительству — негодный критерий.
Остался только русский язык. Может быть, русский — это тот, кто говорит, пишет и думает по-русски? Увы, тоже не подходит. Язык, особенно после советских лет, не может служить надёжным мерилом. Есть очень много представителей бывших братских советских народов, которые по-русски говорят значительно лучше, чем на родном языке, но при этом не считают себя русскими. Да и русские их за русских не считают.
Вот, кстати, удобный принцип определения любой национальности. «Я считаю» и «меня считают», «я себя осознаю таким-то» и «меня признают за такого-то».
Самая гладкая ситуация — когда самосознание не противоречит социальному признанию. «Я русский», — говорит человек. «Да, ты русский», — отвечает ему некая группа людей.
Но возможны и другие ситуации. Например, человек считает себя русским, а его — не считают. Русский немец, например, в XIX веке говорил: «Я русский и православный; дед, кажется, был лютеранином, да и то по-немецки уже не знал». Но не все соглашались. Особенно когда началась Первая мировая война. Толпа громила лавки московских Карл Иванычей. Попервоначалу русскому немцу предлагалось плюнуть на портрет кайзера. Он плевал: что Карл Иванычу кайзер? Карл Иваныч ощущал себя русским! Но лавку громили всё равно: погромщики считали, что он всё равно немец. В такой же ситуации оказались русские евреи через тридцать лет после революции. Очевидно, это связано с созданием Израиля, с войнами на Ближнем Востоке. Еврейские товарищи превратились в сионистов. Русским евреям в 1948 году, как русским немцам в 1914 году, «навязали отечество».
Бывает (редко, но случается) ситуация номер три. Когда человек говорит, что он не русский (например, украинец или белорус), а ему отвечают: «Ты всё напутал! Ты принадлежишь к одной из ветвей русского народа, то есть на самом деле ты русский, и не валяй дурака».
Так что критерий «самосознание — признание» хорош как исследовательский инструмент, но совершенно непригоден для повседневной политической практики. Потому что правомерен вопрос — а судьи кто? Кто эти люди, которым доверено определять чужую идентичность? И кто им доверил? Обсуждение этого вопроса никак не способствует межнациональному согласию.
Потому что вопрос «Что такое быть русским?» на самом деле про другое. На самом деле это вопрос о том, кто будет определять — кто русский, а кто не очень. То есть это вопрос о власти в сфере межэтнических отношений.
В СССР распределение людей по национальным (этническим) группам было прерогативой государства. Потому что государство было национал-иерархическое, из-за чего и рухнуло. Потом, в соответствии с новым государственным устройством, этническое самоопределение стало наконец частным делом граждан. Возврата к «государственным народам» не предвидится, и слава богу.
Быть русским — это личный выбор.
Каждый поддерживает свою русскость так, как может, умеет, считает нужным. Одному по вкусу языческие традиции, другому — христианские, третий изучает свою родословную, а четвёртый просто считает себя русским, и делу конец, и не обязан он никому ничего доказывать. Одно лишь ограничение: нельзя мешать другим людям считать себя русскими и быть русскими так, как они умеют и хотят.
Денис Драгунский
четверг, 3 февраля 2011 года, 17.26
