Что заставляет нас вводить в свою речь слова сложные и не слишком понятные?
Недавно я говорил со студентами, которым преподаю журналистику, о стандартных ошибках в текстах. В частности, о неверном употреблении некоторых понятий. В качестве примера взял модное сейчас слово «эпицентр». В эпицентре толпы, футбольного матча, демонстрации, заседания – пишут частенько коллеги. Что в общем неверно, поскольку эпицентр – проекция события на земную поверхность. Потому упоминать о нем разумно лишь в тех случаях, когда нечто случилось либо глубоко под землей, либо высоко в атмосфере.
– Таким образом, говорить об эпицентре нашей аудитории неверно, – заключил я, – поскольку он в лучшем случае совпадает с ее центром.
– Но ведь эпицентр куда красивее, – запротестовали мои студенты.
И тут-то я понял одну из движущих сил развития языка. Ту самую силу, которую охватывает эмпирический закон Бернштейна: неправильное употребление слова вытесняет правильное и освящается временем. Теодор М. Бернштейн был одним из ведущих сотрудников «Нью-Йорк таймс» и написал несколько книг, в том числе «Внимательный писатель», где и было сформулировано это печальное заключение.
В одной из своих работ академик Дмитрий Лихачев показал, как меняются значения слов блатной «музыки». Сами звуки остаются неизменными, а значения их колеблются, отклоняясь порой далеко-далеко. Я сам столкнулся с подобным, когда услышал от одного приблатненного парня «шмон» в смысле «запах». Он ничего не придумывал, он говорил так, как говорили в его среде, но арго этой среды изменилось даже в сравнении с 1950-ми, когда я мальчишкой сталкивался с подобными типами в нашем дворе. И в 1920-е, когда Лихачев проводил свои наблюдения в Соловецком лагере (каждый день ожидая вывода на расстрел!), «шмон» еще тоже означал «обыск». Но, видимо, уже тогда иные слова и фразы сдвигались по координате значений, и в конце концов Дмитрий Сергеевич, тогда еще не академик, предположил, что в субъязыках, подобных блатному, эмоциональная составляющая высказывания намного превосходит смысловую. Вор ничего не хочет объяснить собеседнику – он намерен его напугать!
Однако естественная наша речь – как устная, так и письменная – должна следовать иным законам. Мы же все-таки народ, а не стая. Что же заставляет нас почти сознательно говорить неверно? Я бы предположил, что в наших нормальных условиях наш обыденный язык подчиняется принципу галантерейности. Мы стараемся говорить «красивше», предполагая, что красивее значит длиннее и непонятнее.
Слово «довлеть» давно уже утратило свой изначальный смысл – «быть самодостаточным» и сделалось синонимом «давить». Так давно, что даже появилось в подобном значении в словаре Ушакова, хотя и с пометой – «неправ.». Теперь на наших глазах вырастает новое загадочное понятие. Впервые услышав сочетание «перечень профессиональных компетенций», я, каюсь, расхохотался. Вспомнилась мне сразу сцена из романа «Три минуты молчания». Георгий Владимов подсовывает одному персонажу броскую реплику: «А я говорю – не в свою компетенцию суешься!..» И короткой речевой характеристикой сразу очерчивает нам человечка амбициозного, но, увы, неразвитого и наглого. До сих пор под компетенцией понимали, согласно словарям, круг полномочий некоего лица или властного органа. Качество человека определяли как компетентность, то есть соответствие своему положению. Сейчас же оба понятия делаются синонимами, причем компетенция претендует на самостоятельное существование в современном языке.
Сначала это понятие в новом значении разработали в системе управления кадрами. Что в общем понятно. Эти ребята пытаются изо всех сил доказать свою значимость, а потому используют методы почти шаманские. Самое разумное определение компетенции в современном представлении я прочел на одном из сайтов – «личная способность специалиста решать класс определенных задач». А дальше авторы длиннейшим перечнем раскрывают эти самые компетенции через – разумеется – знания, умения, навыки. Мне всегда казалось, что профессиональные возможности человека развиваются по простой схеме – знать – уметь – делать. Учащийся сначала узнает, как совершается операция. Потом он учится ее выполнять. Потом, через многократное повторение, доводит свой навык до автоматизма. Так обучают давно и в различных областях – на матах в спортивном зале, у токарного станка в механическом цехе, в аудитории на занятиях по математическому анализу. Почему же не воспользоваться испытанным набором понятий? Да потому, наверное, что он уже не моден, не столь наукообразен. Что ж – подождем, посмотрим. А вдруг и наша «компетенция» освятится временем по закону Теодора М. Бернштейна.
// Владимир Соболь, писатель, лауреат Государственной премии России
15 января 2011
http://www.nvspb.ru/stories/galantereynaya-kompetenciya-44178
