Почти неделю назад Дмитрий Медведев произнес слова о переименовании милиции в полицию. Законопроект вынесен на всеобщее обсуждение, и все больше думающих людей задаются вопросом, какой вообще смысл в этом переименовании?
«Нам нужны профессиональные люди, нам нужны сотрудники, которые работают эффективно, честно, слаженно», — сказал президент, упомянув «дружинников в погонах». Как будто от того, что милиционер назовут полицейским, что-то в нем кардинально изменится.
В 2002 г. основные российские министерства пышно отмечали «свое» 200-летие. В МВД тоже проходили торжественные собрания, министр Борис Грызлов учредил ведомственную медаль «200 лет МВД России», которой наградили всех сотрудников, «безупречно прослуживших 20 лет». Между тем, современная милиция никакого отношения к первоначально созданному Александром I министерству не имеет.
К МВД был отнесен лишь надзор за полицией, который не выполнялся в силу отсутствия местных органов управления. По замыслу основателей, в первую очередь графа Михаила Сперанского, МВД должно было заниматься «производительными силами страны» и не иметь охранительных функций. В ведении МВД находились благоустройство, общественное призрение (по нынешнему — соцзащита), почта, статистика, государственные заводы и фабрики, добыча полезных ископаемых, народное продовольствие, ветеринария и множество других сфер, что, собственно, и составляло «внутренние дела».
В этом смысле медаль «200 лет МВД России» нужно утверждать сейчас, потому что 25 июля (6 августа) 1810 г. было образовано Министерство полиции Российской империи, от которого и логичнее вести родословную. Просуществовало оно недолго и через девять лет вошло в состав МВД.
К чему я? В нашей жизни вообще, и в политике в особенности, символические вещи, то есть то, что служит условным знаком чего-либо, имеют весьма важное значение. Подозреваю, что в 2002 г. решение о праздновании 200-летнего юбилея МВД принималось не только для того, чтобы немного приукрасить историю, но и от желания, возможно бессознательного, дистанцироваться от «полиции».
Конечно, мы привыкли за последние годы к этому слову, у нас была «налоговая полиция», сотрудников службы наркоконтроля называют наркополицейскими, хотя официально такого названия нет. Однако в отношении органов правопорядка слово все-таки имеет негативную окраску. Было еще близкородственное слово «полицай», вызывающее вообще омерзительные ассоциации.
Сталин до этого не додумался
В свое время Сталин, которому нужно было опереться на патриотические, исторические корни русской жизни, вернул погоны, офицерские звания, переименовал наркоматы в министерства, ввел нелепую форму с саблей для послов и т.д. Это вовсе не противоречило духу его государственной великодержавной политики, хотя и не соответствовало предшествующей идеологической риторике «о золотопогонниках» и «царских министрах».
Однако европеизировав названия государственных органов, введя чины и звания, оставив слово «комиссар» только для военкоматов, Сталину и в голову не могло прийти переименовать милицию в полицию, а МГБ в жандармерию.
Конечно, слово «милиция» в первоначальном значении вовсе не означало какие-то охранительные органы. Милиция — это просто военное ополчение. В этом значении милиция всегда была в истории и так и называлась, в том числе в Российской империи в XIX веке (милицейские подразделения, в частности, находились в Туркестане, на Кавказе, в Астрахани). Есть она и сейчас — в Швейцарии, например.
«Полиция» и «политика» — однокоренные слова. «Полития» — управление (от «полис» — город). И слово «полиция» в первоначальном значении подразумевало вооруженных горожан, которые следят за порядком. То есть это тоже были «дружинники», как назвал милицию президент Медведев, противопоставляя «профессионализму» полиции.
Вообще лингвистические аргументы в данном случае малоуместны. Есть сотни терминов и латинского, и греческого происхождения, которые вообще не соответствуют тому, что определяют. Геометрия — это не наука об измерении земли, а офицер — не человек, который сидит в конторе.
У социалистов, которые хотели всеобщего вооружения народа, конечно, были какие-то идейные соображения об отмирании функций государства вообще, но Временное правительство в апреле 1917 г., создавая «Народную милицию» взамен распущенных Департамента полиции и Корпуса жандармов в реальности создавало государственные органы принуждения и охраны порядка.
То же самое через несколько месяцев делали большевики. Хотя в постановлении наркома А. И. Рыкова от 10 ноября (наш День милиции) «О рабочей милиции» говорилось, что ее учреждают советы (что и имел в виду президент Медведев), но в реальности создавались карательные органы государства.
От лингвистики к политике
Переименование полиции и большевиками, и Керенским, имело не лингвистический и не идейный смысл, а политический. Нужно было дистанцироваться от старорежимной ненавистной терминологии. Ненавистной всем — ведь потом и на территориях белых правительств тоже была «милиция». По этой же политической причине после распада СССР произошло переименование в «полицию» в Прибалтике, Грузии, Азербайджане, Молдове.
Нынешнее предложение президента Медведева «вернуть имя», вероятно, тоже продиктовано желанием избавится от «евсюковщины» и прочего негативного наследия. Первым о том, что «принято решение о создании профессиональной полиции», сказал еще в январе Сергей Степашин. Сейчас сам президент.
Несмотря на то, что реформа МВД ведется уже достаточно давно, не покидает ощущение какой-то суетливости, имитации и даже профанации. Только сказал президент про полицию, тут же заменили слова в законопроекте и разместили его на сотнях интернет-сайтов для всенародного обсуждения.
В том, что обсуждение серьезно повлияет на закон, я не верю. Это что-то вроде обсуждения сталинской или брежневской Конституций. Предложений будет много, а все сведется к терминологическим поправкам — неграмотное выражение «работник полиции должен» заменят на «обязан» и т.д.
Только что было реальное, но не инициированное властью обсуждение закона о расширении полномочий ФСБ. Общественное мнение было очевидным. Но кто к нему прислушался? На фоне полного игнорирования мнения граждан по тому закону, обсуждение этого кажется просто игрой.
Принципиального, какого-то революционного отличия от старого закона «О милиции» я не увидел. Он вовсе не дает надежду на то, что внутренние органы изменятся. Слова о том, что «сотрудники полиции будут профессионально и эффективно выполнять свою работу», по сути, ничего не значат. Где они найдут профессионалов, на улице что ли? Кроме как из нынешней милиции им взяться неоткуда.
Вопрос не в том, как исполнять — и сейчас люди там профессионально работают — а что исполнять. Конечно, нужно оптимизировать численность (у нас на 100 тысяч человек — тысяча работников милиции, в Европе — 250-400), какие-то ненужные функции убирать. Но главное — кого и какой порядок будут защищать органы внутренних дел. Я сильно сомневаюсь, что граждан и их интересы.
Дело вовсе не в конкретных людях, которые там работают или будут работать. Как и везде — там разные люди. Но сам по себе этот институт является репрессивным. Это институт подавления по своей природе, поскольку это специфический орган власти. Власть же есть не что иное, как способность навязывать свою волю даже вопреки сопротивлению.
Если же государственная власть монопольна, если общество элиминировано из политической сферы, а у нас это именно так, то никогда органы правопорядка, как бы они не назывались, не будут на стороне общества. Они всегда будут защищать правящую бюрократию, поскольку являются ее частью, частью государственной машины. Поэтому в условиях нынешней политической системы в реформу МВД я не верю.
Терминологические же вещи в связи с этим приобретают особый смысл. Нет такого термина «милицейское государство», а «полицейское государство» есть.
Сергей КОМАРИЦЫН
Центр гуманитарных исследований и консультирования «Текущий момент».
12.08.2010
