Как получилось, что поэты спонсируют государство? На какие сайты стоит ходить с двустволкой? За что Андрей Коровин просит прощения у Булгакова? Почему издатели боятся поэзии и как можно с этим бороться?
― Андрей, недавно у вас вышла новая книга «Пролитое солнце». Четвертая, кажется, по счету…
― Да. Но первые две вышли так давно, что я не отношусь к ним серьезно. А вот третья (и первая московская) книга вышла в 2007 году в поэтической серии клуба «Классики XXI века».
Это была книга верлибров, которые я стал писать неожиданно для себя, поэтому для меня она была действительно важной. Составила ее Лена Пахомова, куратор литературного клуба «Классики XXI века». Получился даже не сборник стихов, а некая поэма, что, в общем, многие критики и отмечали.
Тираж там был совсем смешной, коллекционный. Книга быстро разошлась. А несколько лет назад мой друг, киевский поэт Саша Кабанов, составил ещё одну мою книжку.
Выйти она должна была в Киеве. Но в какой-то момент я почувствовал, что ей еще рано появляться на свет.
Нынешняя книга «Пролитое солнце» появилась благодаря Александру Шишкину. Он услышал мои стихи на вечере в поэтическом клубе «Stella Art Foundation», после чего предложил издать книгу в его издательстве.
Где-то полгода я промучился с рукописью (подключив к этому увлекательному процессу нескольких друзей), и в итоге книжка родилась.
Вообще, как выяснилось, тяжело самому составлять свою книгу. Нужен сторонний взгляд стороннего человека. В идеале это должен быть умный, чуткий, квалифицированный редактор, коих сейчас почти не осталось.
Кстати, издатель изначально хотел, чтобы в книге были только регулярные стихи. Я так книгу и составлял. Но потом понял, что без верлибров уже совершенно себя не представляю, и в последний момент включил туда и их тоже.
― Чем же вас так привлекают верлибры?
― В какой-то момент я понял, что традиционная форма сильно затрудняет свободу поэтического высказывания. Дело не только в рифме, но и во всем этом жёстком каркасе, неважно, что это ― четырёхстопный ямб или, прости господи, анапест.
В регулярных стихах слишком много условностей, и ты все время вынужден им следовать. Верлибр освобождает тебя от жёстких рамок, хотя этот жанр гораздо более сложный.
Когда ты не связан некими многочисленными правилами, а единственное правило ― это свобода высказывания, тогда это высказывание должно быть очень емким и точным, чтобы задеть читателя.
Обычно поэт, который читает свои регулярные стихи на публике, берет размером, ритмом, удачными рифмами. Слушатель ведётся на это.
Когда читаешь верлибр, слушателя может задеть только то, о чем ты говоришь. Его не увлекает ритм, как в обычном стихе, его не возбуждает рифма. Верлибр ― это гораздо более тонкое искусство, на мой взгляд.
― Верлибр может служить такой лакмусовой бумажкой. От того, понимает, принимает ли его слушатель, можно судить в какой-то мере и о самом слушателе…
― Одна девушка, побывав на поэтическом вечере, в газетной статье потом написала: «Андрей Коровин читал увлекательную короткую прозу». Правда, потом мне сказали, что она не профессиональный критик, а писатель-фантаст.
― А как вам кажется, какие стихи больше востребованы у читателей ― свободные или традиционные?
― Всё зависит от аудитории. Естественно, пожилой читатель более восприимчив к регулярному стиху. Он к нему привык, ему этот стих навязывали в школе, с детства. Все советские классики, собственно, писали регулярным стихом. Даже большие советские поэты позволяли себе верлибр только когда переводили с другого языка.
А современная молодёжь, по-моему, нацелена в основном на верлибр. Именно эта свобода творческого высказывания как раз и привлекает молодых слушателей. Они слушают регулярные стихи с бо́льшим трудом и напряжением. Я бы так сказал: если человек чувствует себя свободным, он больше восприимчив к верлибру. Верлибр ― это поэзия свободных людей.
― Как, по-вашему, сегодня писателей можно назвать свободными?
― Я считаю, что писатель сегодня свободен в художественном высказывании. Скажем, в журналистике, на мой взгляд, внутренняя самоцензура и цензура внешняя сейчас гораздо сильнее, чем была, скажем, десять лет назад. Но, насколько я чувствую и вижу, это всё не распространяется пока на литературу и художественное творчество. К счастью, конечно.
― Насколько поэт должен интересоваться политической ситуацией в стране? Должен ли он принимать какую-либо сторону, участвовать в маршах, политических акциях?
― Поэт никому ничего не должен. Разве что Богу, который ему дал талант. Отвечает он только перед ним. Если же поэту почему-либо хочется, он может дружить с кем угодно ― с Троцким, Лениным, Че, Лимоновым. Мы знаем тому массу примеров.
Поэт ― свободный человек, который может ходить на митинги, а может не ходить, может быть горлопаном улицы, а может быть госчиновником, может заигрывать с властью, а может вообще не видеть её в упор. Главное ― сухой остаток, то, что он пишет. Остальное ― его личное дело.
― Как же избитое «а гражданином быть обязан»?
― Надеюсь, что все учебники, в которых это было написано, давно сгорели в пламени перестройки. Советская идеологическая машина использовала этот слоган, чтобы превращать своих граждан в рабов системы. А в XIX веке из подобных «граждан» Некрасова вышло не одно поколение террористов.
― На то, что происходит сегодня с русской поэзией, есть две полярные точки зрения. Кто-то говорит об упадке, кто-то ― о подъеме. А как на ваш взгляд?
― Я принадлежу к людям, которые считают, что сегодня поэзия переживает подъем. И активно спорю с говорящими про упадок.
Есть мнение, что сейчас не существует гениев, но есть много поэтов, которые пишут хорошо, гладко и похоже друг на друга. Я же знаю, по крайней мере, нескольких поэтов среднего поколения, которых можно рассматривать как кандидатов в большие русские поэты.
Что характерно ― в основном это не московские авторы. Может, потому, что с москвичами я чаще встречаюсь, а, как говорил Есенин, большое видится на расстоянии. Если же я начну называть имена поэтов, которые мне интересны, за которыми я слежу и так далее ― список будет совсем немаленький. И это нормально.
Сегодня кто-то кажется поэтом номер один-два-три, а завтра он замолчал, исписался, о нём забыли, а другой сегодня никому не известен, а завтра произведёт революцию смыслов и станет кумиром молодёжи.
Всякое может быть. Классическая книга о том, как может измениться судьба писателя ― «Мартин Иден» Джека Лондона. Всем, кто чувствует себя сегодня несправедливо невостребованным, я бы посоветовал перечитать эту книгу.
Однако с сожалением должен отметить, что московский мейнстрим, с одной стороны, даруя минуты успеха, с другой ― унифицирует всё талантливое. Всякий поэт, попадая в столицу, становится больше «таким, как все», нежели на расстоянии от неё.
― В наше время имеет ли смысл деление на поэтические школы, будь то питерская, московская или южнорусская?
― Это деление неизбежно из-за разницы темпераментов и температур. Причем это деление распространяется не только на авторов, но и на слушателей.
Авторов, которые подстраиваются под любую температуру, то есть ― популярны везде, всегда были единицы. Скажем, Маяковский и Есенин.
Неважно, что они приехали в Москву из других городов и принадлежали к разным литературным группам, но они оба ― поэты московской школы. Она такая взрывная, хулиганская, скандальная, склонная к экспериментам.
Питерская школа более холодная, классическая, академическая и пр. Есть масса примеров, когда питерские авторы выступали в Москве и встречали либо полупустые залы, либо абсолютно холодное непонимание. И наоборот. К сожалению, это продолжается и по сей день.
Везде публика больше любит своих, местных авторов. Что касается южной школы ― влажной, эротичной, морской ― там есть такие яркие фигуры, как Александр Кабанов. Их всегда с радостью ждут и в Москве, и в Петербурге, и в Казани, и во Владивостоке.
Но есть и другие замечательные авторы южнорусской школы, которые, к сожалению, мало известны у нас.
― Себя к какой школе причисляете?
― По факту, наверное, к московской. Хотя мне ближе южный путь русской поэзии.
― Нужна ли поэзия широкой публике и нужна ли широкая публика поэзии?
― Я считаю, что поэзии нужна публика, более того ― публике нужна поэзия. Другое дело, что ситуация, скажем московская (и вообще любой столицы), сильно отличается от ситуации любой провинции.
У столичного человека много отвлекающих от чистого искусства факторов. Здесь можно зарабатывать деньги, тратить эти деньги, путешествовать по миру, покупать квартиры, машины, виллы, яхты и т.д.
Если по статусу или для бизнеса им нужно будет ходить в Большой театр― они будут ходить в Большой театр и покупать самые дорогие билеты. Но уж точно не на литературные вечера.
В Серебряном веке ситуация была иная. В знаменитой «Бродячей собаке» собирались сливки общества ― члены Государственной думы, богачи, артисты и писатели вершили свою литературную жизнь на их глазах и за их деньги.
Сейчас всё изменилось. Литература как профессия потеряла свой престиж, но не значение. Значение литературы никогда не будет менее важным, просто нынешние чиновники сознательно занимаются насаждением масс-культуры ― псевдокультуры развлечения.
«Хлеба и зрелищ» ― вопит столичный обыватель, и ему скармливают то и другое ― сетевые продукты и сетевые зрелища. Совершенно обратная ситуация в регионах, где значительно меньше хлеба и тем более зрелищ.
Недавно ездили с несколькими авторами издательства «Art House media» в город Обнинск Калужской области. Выступали в центральной городской библиотеке. На наш вечер собрались слушатели не только из Обнинска, но и из Калуги, и из нескольких окрестных городов.
Полный зал. Люди внимательно слушали ровно столько, сколько мы читали. И просили почитать еще, а потом минут сорок задавали нам вопросы. Они раскупили все книжки, которые мы привезли.
Это меня потрясло. Такой ситуации не бывает даже в Москве. Здесь на презентации ко мне подходят знакомые и говорят: подари книжку. Отвечаю: ребят, для этого я должен выкупить тираж у издателя. Бред какой-то. Если бы я издал книгу за свой счёт, я бы с радостью её раздарил. Но я не издаю книг за свой счёт. Книга ― это итог моей работы, а не сувенир на память.
Еще, заметьте, все провинциальные фестивали собирают гораздо больше публики, чем столичные. Так, аудитория Биеннале поэтов в Москве не превышает ста человек, которые переходят из одного клуба в другой. А, скажем, аудитория Чичибабинских чтений в Харькове ― порядка 600 человек. И Харьков― не исключение.
― Относительно недавно появился такой не очень, на мой взгляд, благозвучный термин, как «сетература»…
― Если честно, не очень понимаю, что это такое. Если мне кто-нибудь когда-нибудь объяснит, буду за это крайне признателен. Притом что я один из тех людей, кто стоял у истоков явления под названием «сетевая поэзия».
Но такого направления в литературе или такого жанра не существует. Просто в какой-то момент в Интернете встретилась некая группа людей, которые показались друг другу интересными, и с помощью этой новой технологии попыталась реализовать свои творческие проекты, которые естественным образом выплеснулись за пределы Сети. Но тем не менее все мы там продолжаем присутствовать, в том же «Живом Журнале», например.
Но я совершенно не считаю себя сетевым автором. И никогда им не был. Интернет ― одна из технологий донесения текстов до читателя. Через Сеть можно достучаться из какого-нибудь Нижнеудинска до любого толстого и тонкого журнала, до любого известного поэта или критика. Да хоть до Нобелевского комитета.
В какой-то момент «сетевая поэзия», «Интернет» ― это было такое красивое знамя, которым мы помахивали, идя на баррикады толстых журналов, охранявших свои бастионы от новой поэзии.
Примерно лет пять назад эти бастионы рухнули. И все авторы, которых мы позиционировали в Сети, стали авторами толстых журналов. Отпал смысл в этом красивом знамени, и оно было сдано в музей. Но разные люди это знамя периодически зачем-то выкрадывают оттуда и продолжают им размахивать. Ребята, успокойтесь уже!
― Есть мнение, что Интернет как-то очень отрицательно сказался на поэзии. В частности, способствовал появлению множества графоманов…
― Графоман ― обидное слово. Человек пишет ― у него нет таланта, но при этом он не может не писать. Ничего плохого в этом нет, такие люди существовали всегда, и я думаю, что примерно в тех же количествах, что и сейчас.
Я в свое время работал в самой популярной областной газете в Туле, у нас была единственная литературная страница среди областных изданий. И мне вот такие же люди, которые сейчас присутствуют на «Стихире», приносили свои стихи. Особенно их количество возрастало по весне и осени. Но ничего страшного в этом нет. Это ж лучше, чем если б они сидели и пили водку где-нибудь или грабили пенсионеров в подворотне.
― А как же рассуждения о том, что они портят вкус читателя?
― Чтобы не портить вкус, надо ходить на сайты типа «Журнального Зала», где размещаются электронные версии профессиональных литературных журналов. «Толстые» журналы, сколько бы претензий к ним не было, все равно продолжают оставаться главным ориентиром в литературном море.
В последние годы появилось довольно много новых журналов не менее высокого художественного уровня, чем старые «толстяки». Их можно найти, к примеру, в «Читальном Зале».
А как можно ориентироваться на какой-нибудь сайт, где любой человек, зарегистрировавшись под любым именем, печатает все что угодно? Если вы видите болото, вы ж не пойдете туда, не обладая навыками хождения по болотам. Двустволку сначала надо купить ― вдруг там дикие звери живут? На любительские литературные сайты, мне кажется, надо ходить именно так.
― Вы как-то сказали, что «половина таланта ― это талант своего продвижения». Так, по-вашему, было всегда?
― Если внимательно почитать биографии великих людей, то можно понять, что почти у каждого из них был удивительный талант собственного продвижения. И это несмотря зачастую на трагическую судьбу, о которой больше всего любят писать биографы.
Это касается и Державина, и Карамзина, и представителей Серебряного века. Но так было всегда. Я встречал талантливых людей, у которых не было вот этой жилки самопродвижения. К сожалению, эти люди живут в безвестности.
Только одного поэтического таланта человеку мало, чтобы обрести некий социальный и творческий статус. Не знаю, хорошо это или плохо, но это факт. Есть второй вариант: муза, она же ― тот самый локомотив, который везёт неотмирного творца к вершинам славы и успеха. Классический пример: Гала, жена Сальвадора Дали. Без неё мы бы не знали никакого Дали. Но таких муз ещё надо поискать!
― Вы уже несколько лет организуете литературно-поэтическую жизнь в Булгаковском Доме на Садовой. Как там все начиналось?
― Я начинал вести поэтические вечера в знаменитом Театре песни «Перекресток» по приглашению его руководителя Виктора Луферова. В какой-то момент «Перекресток» закрыли, а мне неожиданно предложили площадку в только что открытом «Булгаковском Доме».
Раскручивать её нужно было практически с нуля. Зато какой я эту площадку видел, такой и сделал. Здесь могут выступать и признанные мэтры, такие как Наум Коржавин или Евгений Рейн, Андрей Битов или Юрий Кублановский, и совершенно никому не известные авторы, которые через эту площадку приобщаются к современной литературе.
Моя задача ― помочь талантливым авторам открыть себя, как имя, в московской литературной среде, а также регулярно представлять активно работающих современных авторов.
Помимо авторских и сборных вечеров, у нас масса других проектов ― и мастер-классы по поэзии и прозе, и литературные конкурсы, и фестивали, и ряд других акций и вечеров, которые мы проводим совместно с коллегами как на нашей, так и на других литературных площадках Москвы. И не только Москвы.
― Само место как-то помогает?
― Я все время незримо ощущаю присутствие Михаила Афанасьевича. И все время думаю, что бы он сказал о том или ином авторе. Иногда мне кажется, что он был бы нелицеприятен, и я мысленно прошу у него прощения.
― В Булгаковском Доме в нынешнем литературном сезоне редакторы толстых журналов проводят мастер-классы для всех желающих. Проект своего рода уникальный. Уже можно говорить о каких-то его результатах?
― Редакторы журналов признались, что открыли для себя много интересных имен.
Около двух десятков участников мастер-классов будут напечатаны в разных журналах, выйдет специальный номер журнала поэзии «Дети Ра», посвящённый одному из семинаров. Кого-то редакторы будут отслеживать и дальше. По итогам одного из мастер-классов лучшие авторы до 35 лет будут рекомендованы на Форум молодых писателей России в "Липках".
Думаю, это очень весомые результаты. Надеюсь, что в будущем у нас также пройдут мастер-классы с теми журналами, с которыми мы не успели поработать в этом сезоне, а также мастер-классы с литературными агентствами и издательствами. То есть мы хотим довести талантливых авторов от журнальной публикации до полноценной книги и, может быть, контракта с литагентством.
― Кстати, об издательствах. Считается, что издатели не очень-то любят браться за поэзию, так как она может не окупиться. С этой ситуацией можно как-то бороться?
― Тут два варианта. Первый ― как это делает издатель Александр Шишкин. Выпускаешь книжку автора, а дальше сажаешь его в машину и везешь в Тулу, Калугу, Тверь, Питер и т.д. Таким образом, читатели узнают автора и раскупают книги. Этот вариант ― затратный.
Вариант второй тоже затратный ― засунуть автора в телевизор и регулярно показывать во всех программах от литературной до кулинарной. Тогда его книжки будут расходиться бешеными тиражами совершенно в любой сети ― хоть в книжных магазинах, хоть на базарном прилавке рядом с помидорами.
Других вариантов нет. У нас разрушена общероссийская книжная сеть распространения. К тому же у многих книготорговцев вбит в голове гвоздь: поэзию никто не покупает. Хотя это глупость, на мой взгляд. Потому что я вижу, как люди реагируют на поэзию. Вопрос в том, кто и на какую.
Андрей Дементьев и Наум Коржавин ― это разная поэзия, и у них разная целевая аудитория. Но в одном книжном магазине вполне могут существовать и Коржавин, и Дементьев. Равно как существуют в одном пространстве, скажем, Маринина и Донцова ― с одной стороны, а Пелевин и Прилепин ― с другой.
Казалось бы ― две разные истории, но у каждого есть своя целевая аудитория. Раньше по советскому телевидению регулярно показывали поэтов. Разумеется, не тех, кто был в опале, но, допустим, Вознесенский, Евтушенко, Рождественский мелькали регулярно. Сегодня увидеть поэта можно только на канале «Культура», и то случайно.
― Пытаюсь вспомнить, когда в последний раз по ТВ видела какого-нибудь поэта. И не могу. Прозаики там чаще появляются.
― Часть визитов прозаиков на телевидение проплачивается издателями. Это входит в рекламный бюджет книг. Проза вообще всегда лучше продается. Наверное потому, что ее легче читать.
Однако если сделать регулярную поэтическую передачу на любом из центральных каналов и постоянно устраивать какие-то шоу с поэтами ― будет бум. Люди будут читать поэзию, поверьте. Будет так же, как в 60-е годы. Такова сила рекламы.
Большей части этих условных читателей поэзия вообще будет не нужна. Как не нужна была тем, кто в то время в Политехническом и на стадионах слушал стихи Вознесенского и Евтушенко.
Просто тогда был некий посыл ― вот свободные люди, которые не просто читают стихи, а говорят ПРАВДУ. Хотя, может, и не совсем правду, может, и не говорят, но мы ж догадываемся, что они хотят нам сказать.
Поэты-шестидесятники в чём-то обманули ожидания тогдашней публики, и мы расплачиваемся за это до сих пор. Поэтическому высказыванию больше нет веры. Вот что на самом деле страшно.
― Есть опасность, что появятся шоу «Поэты на льду»…
― Один мой знакомый телеведущий предлагал шоу «Убей поэта». Говорил: только представь, какие рейтинги будут! Книжки этого поэта будут очень хорошо раскупаться. Правда, посмертно (шутка).
― Давайте поговорим о Волошинском фестивале. Он существует уже восьмой год. И все это время проводится без какой-либо государственной поддержки. Вы как-то по этому поводу даже сказали, что поэт спонсирует государство…
― На сегодняшний день так и есть. Ситуация перевёрнута с ног на голову. Среди нескольких спонсоров Волошинского фестиваля известные поэты, у которых есть возможность какую-то небольшую сумму из своего кармана выложить на организационные расходы.
Фактически то, что мы делаем в Крыму и на Украине ― это поддержка русского языка и русскоговорящих жителей в соседнем государстве, где живёт огромная русская диаспора, что является одной из приоритетных задач государства российского.
Мой знакомый из Киева рассказывал, как в пору Ющенко видел по центральному каналу украинского телевидения выступление высокопоставленного правительственного чиновника, который открытым текстом говорил: «Наша первоочередная задача ― борьба с русской культурой».
В таких условиях поддержка русской культуры там становится государственной задачей России. Какое-то время назад мы официально обращались в наше посольство на Украине с просьбой поддержать Волошинский фестиваль.
К сожалению, ответного шага не последовало. Хотя средства на поддержку русской культуры на Украине выделяются. Вопрос ― кому и где все эти люди? Что они сделали для русской культуры?
― Какую аудиторию собирает Волошинский фестиваль?
― Целевую. К нам приезжают люди из разных стран мира. Большей частью, конечно, сами пишущие и их друзья, но есть и читатели, приезжающие посмотреть и послушать поэтов.
Поэтический фестиваль сегодня вряд ли собрал бы многочисленную аудиторию, тем более в Коктебеле ее и собирать негде, это маленький поселок. У нас другая задача.
Люди из Франции, Германии, Англии, Америки, России, Украины, Беларуси, Армении, Молдавии и других стран общаются друг с другом, а потом несут как русское, так и надъязыковое, культурное единение дальше в свои диаспоры, в свои страны.
В Коктебеле рождаются новые знакомства и новые проекты, которые структурируют русскую культуру и культуру в целом в мире. Достаточно сказать, что в прошлом году в Австралии прошёл уникальный вечер, посвящённый нашему Волошинскому фестивалю. Эхо Коктебеля долетело даже туда. В наши задачи также входит интеграция русской культуры в европейскую литературу и искусство. В этом направлении мы тоже сейчас работаем.
― Вы являетесь координатором Волошинской премии. Сегодня вообще можно отметить обилие различных литературных премий. Как вы к ним относитесь?
― Я к ним отношусь прекрасно, если их дают хорошим людям. А еще лучше, если их дают хорошим поэтам. Премии, как правило, создают литературные или политические группировки. Либо и литературные, и политические в одном лице.
Скажем, Госпремия ― ярчайший пример литературно-политической премии. Премия «Поэт» создана олигархической группой определенного толка.
Есть ещё куча всяких премий, которые вообще непонятно зачем существуют. Вот есть такая странная Бунинская премия. Мне непонятно, какое отношение люди, её учредившие, имеют к Бунину. Меня пригласили туда как-то в экспертный совет. Неожиданно экспертам дали список из десяти человек, которые без всякой экспертизы сразу попадают в шорт-лист.
Оказалось, что экспертный совет был создан, чтобы быть красивой ширмой. Естественно, мы не согласились в этом участвовать. А недавно мне был задан вопрос: как вы относитесь к Лермонтовской премии?
Я не знаю, учредил ли ее сам Михаил Юрьевич, он мне об этом не рассказывал. И таких премий очень много. Это просто что-то чудовищное.
В данной ситуации мне более симпатична премия «Поэт». По крайней мере, я понимаю, кто ее создал, за что ее дают и кому ее дают. Я уважаю выбор этой литературной группы, которая расставляет свои контрапункты в современной литературе. Другое дело, что таких премий, как «Поэт», должно быть много.
Что же касается Волошинской премии, полагаю, что единственный в мире Дом-музей Волошина ― абсолютно легитимный учредитель этой премии.
Вероятно, мы тоже выражаем интересы определённой литературной группы, точнее будет сказать ― определённого поколения. К сожалению, олигархов у нас нет, а хотелось бы. Потому что лауреаты Волошинской премии ― абсолютно достойные люди, и они заслуживают большего ― и в финансовом смысле в том числе. К сожалению, денежный эквивалент премии пока невелик. А за каждого из наших лауреатов я готов, что называется, отдать зуб на отсечение или что там еще отдают?
Беседовала Вера Величко: http://www.chaskor.ru/article/andrej_korovin_verlibr_-_poeziya_svobodnyh_lyudej_17785
