Лингвист, семиотик, главный научный сотрудник отдела корпусной лингвистики и лингвистической поэтики Института русского языка имени В. В. Виноградова РАН Наталья Фатеева — об актуальных словах, стихотворных тенденциях, поэтических вольностях и отношении к ошибкам.
О конкурсе “Слово года” и о ценных неологизмах
Выборы «Слова года» – это акция, которая проводится в разных странах мира, чтобы определить наиболее актуальные и популярные слова и выражения, знаменательные для конкретного года. Эта акция начала проводиться довольно давно в других странах – в Германии, Австрии, Швейцарии, Дании, Австралии, в США и Великобритании она даже проходит под эгидой издательства Оксфордского университета. Вы знаете, что в прошлом году году, например, словом года по версии Оксфордского словаря стало слово post-truth, которое можно перевести на русский язык как «постправда, постистина». Это слово, согласно толкованию Оксфордского словаря, «описывает или обозначает обстоятельства, при которых объективные факты являются менее важными при формировании общественного мнения, чем призывы к эмоциям и личным убеждениям».
Как мы видим, в качестве слов года часто выбираются скорее не слова, а понятия, обозначающие явления, которые отражают важные политические и экономические тенденции. Они не всегда интересны именно с лингвистической точки зрения – с точки зрения интересных языковых новообразований. В 2016 году с точки зрения языкотворчества наиболее интересны, на мой взгляд, неологизмы трампизм, трампанутый, трампофилы, трампункт, трампировать, связанные с выборами президента США, а также грубый глагол обсирились («увязли, опозорились в Сирии»), в которых присутствуют элементы языковой игры.
Если говорить о словах двух-трех последних лет, с точки зрения словотворчества (именно словотворчества!) интересны слова вата, ватник, а также укропы (название сторонников украинской власти, украинских националистов) и колорады (название российских патриотов, мотивированное тем, что георгиевская ленточка аналогична по раскраске колорадскому жуку). Все это — лексика ненависти, эти слова вошли в раздел «Антиязык» (язык лжи, пропаганды, агрессии), причем вата и ватник даже заняли в этой номинации второе место после Обама-чмо (русскоязычный слоган, используемый для глумления над бывшим президентом США Бараком Обамой; он стал популярен как надпись на автонаклейках и в качестве принтов на одежде).
Что касается собственно неологизмов, то они мне не всегда кажутся удачными и показательными. Из наиболее запоминающихся в ней я бы выделила слово брехлама (лживая реклама), созданное М. Эпштейном в более ранние годы проведения конкурса.
О долговечности новых слов
Как долго все эти слова будут столь же актуальными в нашей речи? Это зависит от того, насколько долго обозначаемые ими понятия и явления задержатся в нашей жизни. Насколько, например, в ней задержатся такие чисто русские понятия, как карусель и карусельщик, кривосудие (слова-понятия 2012 года), а также не повторится ли панк-молебен с кощунницами и насколько сильна будет религархия (тоже 2012 год).
Вообще мне кажется, что такие конкурсы очень полезны. Они, как я уже сказала, определяют именно значимые для России и всего мира понятия. Поэтому эти конкурсы должны быть интересны не только для лингвистов, но и психологов, культурологов и социологов. При этом скажем прямо, что выбор слов года представляет интерес для довольно ограниченного круга лиц, в основном, для образованной части населения, которая проявляет интерес к вопросам развития и функционирования языка.
Об актуальной лексике в поэзии
Если под новыми словами понимать «слова года», то их функционирование в поэзии очень ограниченно. Эти слова можно найти в очень политизированной поэзии последних лет. Например, есть такой российский поэт Андрей Орлов (псевдоним Орлуша), который живо откликается на все социальные и политические изменения. Так, он написал акростих, посвященный Надежде Савченко, в котором есть такие строки: Крымнаш?!! – ты помнишь свой кураж? /Ответ короткий: Нет, не наш!, создав значимую в смысловом отношении рифму крымнаш/кураж.
В сферу внимания современных стихотворцев попало и слово санкции – ср., например, у Бориса Ясного: Нас не радует запах акации, / Не прельщают рассветы зарницами, / Мы попали под жесткие санкции. / Нам закрыли счета за границею. Думаю, таких слов немало и в сатирических стихотворениях Дмитрия Быкова из проекта «Гражданин поэт» (первоначально «Поэт и гражданин»), которые исполнял Михаил Ефремов. Помню, что в них часто встречалось слово тандем (Тандем стоит непобедимо; В тандеме вот что происходит), поскольку проект был во многом посвящен выборам президента России 2012 года.
Если же говорить о свежих тенденциях в образовании новых слов в современной поэзии, то я бы выделила из них две, на которые я обратила внимание. Это, во-первых, образование производных от местоименных основ. Такие образования, в частности, специфичны для В. Полозковой (Я ученый: мне инфицировали бестебье. / Тебядефицит; Я тебя таскаю в венах, как похмельный тебяголик; Как себя вынести,/ Выместить, вымести; / Гениям чувство кем-то-любимости). Во-вторых, интерес представляют глаголы, образованные от существительных – имен собственных. Эти глагольные формы могут образовываться как от географических наименований (ср. у В. Полозковой: Она хочет думать, что ее здесь оттянет, / Отъегиптянит,/ РазШармашит; в последнем глаголе представлена языковая игра с нормативным глаголом растормошит), так и от фамилий и имен великих людей: А правда – без глупостей – макиавеллит, / Жестокая, голая правда планеты (Ю. Мориц).
О стихоцентричности нашего времени
Стихо- и поэтоцентричным я бы наше время не назвала, по сравнению, например, с эпохой шестидесятых годов ХХ века, когда поэзия была в центре общественного внимания и поэты декламировали свои произведения на стадионах и других площадках, собирающих большое количество их поклонников. Стихи сейчас не играют такой роли в общественной жизни, как это было раньше. Сегодня поэзия более камерна, она концентрируется в клубах и кафе, в которых встречаются и демонстрируют себя поэты, входящие в разные литературные группы. Эти группы часто организуются не исходя из своих литературных пристрастий, а из возможности создать свою «тусовку», в которой они будут приняты как «свои». Они сосредоточиваются и вокруг определенных сайтов, издательств и журналов поэзии, которые сами себя объявляют престижными. Стихов-то как раз хватает, не хватает выдающихся поэтов.
О новых тенденциях в поэзии
Поэзия сейчас очень филологична, так как многие поэты являются филологами или представителями гуманитарных специальностей. Я имею в виду, что во многом поэзия описывает саму себя – особенности поэтического языка и строения стиха. Сейчас тенденция использования лингвистических и стиховедческих терминов в поэзии достигла апогея. У Веры Павловой читаем: “Фокус – в уменьшительно-ласкательных / суффиксах: уменьшить – и ласкать,/ ласками уменьшив окончательно”. У Сергея Бирюкова: “Будет ли когнитивно / мгновение/ вспышка сигнификата…” У Тимура Кибирова: “Объекта эстетические свойства / в конце концов зависят от субъекта./ Субъект читает Деррида и Гройса /и погружен в проблемы интертекста”.
Более подробно об этом можно будет прочитать в моей книге «Поэзия как филологический дискурс», которая скоро должна выйти в издательстве «Языки славянской культуры».
Во-вторых, показательной для современной поэзии оказывается сама система записи текста: нарочитая трансформация, связанная со слитным, раздельным и дефисным написанием, знаки препинания внутри слова, распределение пробелов, шрифтовые выделения, использование заглавных букв, переход на другой алфавит или другую систему знаков, величина интервала между строками, нарочито искаженное написание и написание в старой орфографии, которое специально мотивировано в тексте.
В-третьих, во многом расширились возможности словообразовательной системы поэтического языка. Ее особенностью на современном этапе развития поэтического языка является то, что окказиональные образования содержат «нарушения» в своей словообразовательной структуре либо за счет контаминации (межсловного наложения – вездесь у В. Павловой, сиреновый у А. Альчук, одиночь у Ю.Мориц), либо за счет присоединения нетипичных аффиксов к словам, у которых есть дериваты с продуктивными аффиксами, а также широко распространенными становятся, как я уже говорила, нетипичные местоименные образования (типа никакойность, чтотость, бестебье и др.).
В-четвертых, на уровне грамматики обращают на себя внимание такие явления, как конверсия (переход друг в друга) знаменательных частей речи (имя существительное, глагол, имя прилагательное, наречие – например, Такси меня куда-нибудь у Александра Левина), эмансипация служебных частей речи (предлогов, частиц, послелогов), нивелирование различий между самостоятельными и служебными частями речи (ср. солнечно от луны плыть / в-до-себя-из / Богу неизреченно у Константина Кедрова).
Еще одна особенность современных текстов — частое отсутствие заглавных букв в начале строк при отсутствии или индивидуальном использовании знаков препинания, что оказывает влияние на синтаксическую организацию текста, так как языковые единицы становятся более свободными с синтаксической точки зрения. Таким образом, все элементы текста становятся равны с точки зрения смысла, а главными знаками членения и интонирования становятся пробелы и границы строк.
О компьютере и фейсбуке
Современные поэты часто используют слова, связанные с компьютером и интернет-общением, включая общение в социальных сетях. Я не думаю, что стихотворения с этими словами будут непонятны последующим поколениям – ведь компьютеры и Интернет никуда не исчезнут, только лишь станут более совершенными. Так, например, для поэзии начала ХХ века было необычным слово автомобиль. Примеры его использования можно найти уже у А. Блока в 1909 году в стихотворении о Флоренции – Хрипят твои автомобили, / Твои уродливы дома,/ Всеевропейской желтой пыли / Ты предала себя сама. Но затем оно, как и сам объект, им называемый, вполне освоилось в поэзии. В 1917 году Валерий Брюсов даже пишет стихотворение под названием «Зов автомобилей». Постепенно слово автомобиль стало обрастать образными соответствиями – автомобиль стал сравниваться с птицей, вороном, филином, конем, быком, мопсом, котом, слоном, китом, мышью; кроме того, автомобиль приобретает черты и характеристики живых существ – он может иметь морду, рычать, мычать, реветь. В начале ХХ века был распространен тип легкового автомобиля кабриолет (с откидывающимся верхом), и это слово сразу вошло в поэзию. К примеру, читаем у Игоря-Северянина в «Фиолетовом трансе»: Я приказал немедля подать кабриолет / И сел на сером клене в атласный интервал./ Затянут в черный бархат, шоффэр — и мой клеврет / Коснулся рукоятки, и вздрогнувший мотор, / Как жеребец заржавший, пошел на весь простор, / А ветер восхищенный сорвал с меня берэт. Как мы видим, помимо кабриолета, у поэта присутствуют и необычные написания знакомых нам слов шофер и берет, передающие на письме французское произношение.
О вольностях — поэтических и грамматических
Действительно, существует такое понятие «поэтическая вольность», когда в целях достижения художественного слова поэт нарушает «нормы» литературного языка. В узком понимании оно охватывает такие явления, как изменение места ударения в слове в целях сохранения ритма или образования рифмы, а также использование необычных грамматических и словообразовательных форм. Например, Юнна Мориц для создания рифмы с местоимением ничего образует новую форму наречия черновО, при том что существует синонимичное однокорневое наречие нАчерно, зафиксированное в словарях: Хорошо – быть молодым, / За любовь к себе сражаться, / Перед зеркалом седым / Независимо держаться, / Жить отважно – черново / Обо всем мечтать свирепо, / Не бояться ничего – / Даже выглядеть нелепо! Мария Степанова для создания рифмы и поддержания ритма идет еще дальше и создает неологичные формы наречий, усекая в них суффикс наречия –о, так что по форме они становятся краткими прилагательными: И хлеб из тостера, загрохоча, / Взлетает лбом, как бы глухарь с черники, / И тяжело, петляя меж дерев, / Летит, летит – направ или налев. / И тостера не починити. При этом, конечно, в тексте происходят и смысловые изменения.
Часто поэты прибегают к таким «вольностям» и собственно с целью создания нового смысла. Показательны, например, случаи изменения рода в поэзии, нередко задающие смысловую загадку в тексте, разрешить которую совсем не просто. Так, у Елены Шварц находим необычную форму сестр мужского рода: О Батюшков, тебя, безумного, сегодня, / Разумная, тебя я вспомню, как помнит все вода. / Венера мне не сестр, а спицею холодной / На древо знания пришпилена звезда/ Полярная — как ягоду, как яблок,/ Я съем ее сегодня всю,/ И демонов седых косматый облак /Ее опустит вниз, чтоб никла на весу.
Поэт и филолог Валентин Сидоров, написав строки “Косматый облак надо мной кочует,/ И ввысь уходят светлые стволы”, сразу подвергся пародированию. Знаменитый тогда пародист Александр Иванов создал пародию «Высокий звон»:
В худой котомк поклав ржаное хлебо,
Я ухожу туда, где птичья звон,
И вижу над собою синий небо,
Косматый облак и высокий крон.
Я дома здесь, я здесь пришёл не в гости,
Снимаю кепк, одетый набекрень.
Весёлый птичк, помахивая хвостик,
Насвистывает мой стихотворень.
Зелёный травк ложится под ногами,
И сам к бумаге тянется рука.
И я шепчу дрожащие губами:
Велик могучим русский языка!
Я предпочитаю называть такие «вольности» языковыми девиациями (т.е. отклонениями), к которым поэт прибегает намеренно для того, чтобы создать новые формы и неожиданные сочетания при передаче разнообразных мыслей и чувств.
С этой точки зрения категория рода в языке выступает как подвижная категория (что доказывается и исторически: зала – зал, фильма – фильм и др.). Ведь подобных примеров языковой игры с этой категорией в поэзии довольно много. Приведу еще пару из них, чтобы показать ее языковой потенциал. Так, Андрей Вознесенский намеренно меняет род существительного зверь с мужского на женский, чтобы подчеркнуть женскую половую принадлежность модели художника: Ты кричишь, что я твой изувер, / и, от ненависти хорошея,/ изгибаешь, как дерзкая зверь, / голубой позвоночник и шею (стихотворение «Художник и модель»). Надо заметить, что такая девиация объяснима с точки зрения языка, так как в нем существует целая парадигма склонения существительных женского рода, оканчивающихся на –ь (ср. дверь). Заметим, что зверь мужского рода более подходит для формирования рифмы со словом изувер; значит, Вознесенский скорее задумывался о смысле, чем о форме.
У Виктора Сосноры в стихотворении «Февраль» имеем интересную трансформацию среднего рода: Дитя в малиновых рейтузах / из снега лепит корабли./Как маленькое Заратустро, / оно с овчаркой говорит. Cредний род имени Заратустра возникает здесь в связи со словом дитя среднего рода в результате согласования «дитя как маленькое Заратустро», при этом вспомним, что в старославянском языке многие названия детских живых существ были среднего рода: ребѦ, телѦ, поросѦ, щенѦ.
Итак, мы понимаем, что разговор о «поэтических вольностях» приводит нас к осознанию того, что само понятие «нормы» в поэтическом языке не существует. Поэты используют все возможности языка, создавая новые формы по аналогии с существующими, а часто и без аналогии, но при этом они не являются «неправильными»: поэт осознанно вкладывает в необычные формы свой смысл, который порой выводим при помощи целой цепочки операций как лингвистического, так и экстралингвистического характера.
Об “олбанском” языке
Хочу обратиться к еще одному явлению в поэтических текстах, которое появилось вместе с созданием так называемого олбанского (албанского) языка, функционирующего в Рунете, когда люди, прекрасно знающие нормативную орфографию, нарочито ее трансформируют на неправильную, часто играя на реальных фонетических процессах, происходящих в языке. Поэты, используя этот язык, пытаются приравнять поэтическую коммуникацию к интернет-коммуникации, используя ее промежуточное положение между устной и письменной разновидностью языка. Так, Иван Зеленцов, употребляя популярные рифмующиеся мемы медвед и превед (Мем медвед связан с рисунком американского джаз-композитора Джона Лурье, создавшим картинку, на которой медведь застает на поляне влюбленную парочку и говорит ей «Surprise!»; это восклицание было переделано русским пользователем в «Превед!» (привет)), создает стихотворение, играя на них, и строит свое обращение к любимой, предполагая существование особой жизни в интернет-пространстве: Нукагдила? Превед тебе, превед! / Читай, не бойся, я ведь не медвед, / хотя давно страдаю от медвежьей /болезни говоренья глупых слов./Один из тех глухих (послов/ослов?), /чей скорбный труд был временем отвержен./ Кем ты была в моей смешной судьбе?/Я просто изменял с тобой себе./Но ты ушла, и мне осталось только/ найти себя (на "Яндексе"). / Помру –/и стану жить на сайте vechnost.ru/ (Какая чушь! Но греет, как настойка). Этот пример показывает, что даже самые искаженные выражения могут иметь особую эстетическую функцию в поэтическом тексте, в случае данного стихотворения – выстраивать корреляцию между действительной жизнью и виртуальной.
О (не)терпимости к ошибкам
В обычной коммуникации мы стремимся избегать ошибок, потому что они выдают недостаточную образованность человека, который не следит за своей речью. Однако я не стала бы так строго подходить к нарушениям «нормы». Как я показала, это понятие очень подвижное. Не думаю, что те, кто говорит йогУрт, звОнит или употребляет слово кофе в среднем роде, безграмотные люди – просто такова тенденция развития языка: раньше правильным являлось именно произношение йогУрт, скоро и звОнит будет допустимым произношением, а средний род кофе давно уже является дозволенным к употреблению орфографическими словарями. Конечно, форма ложит вместо кладет выходит за рамки литературного употребления и говорит о том, что человек вообще не знаком с правилами русского языка и исключениями из них. Но и эта особенность, т.е. «просторечность» ложит может использоваться как функциональная в поэтической речи, например, у Александра Еременко, который стремится показать, как и ранее Маяковский (Если б быть мне косноязычным, / как Дант / или Петрарка!), что поэтическое высказывание всегда может рассматриваться как косноязычное: Прости, Господь, мой сломанный язык / за то, что он из языка живого / чрезмерно длинное, неправильное слово / берет и снова ложит на язык.
О грамотности
Под грамотностью я понимаю не только умение правильно произносить слова и их писать, но и умение адекватно выразить свою мысль, обладание большим активным запасом слов, способностью понимать, как надо себя вести и говорить в той или иной коммуникативной ситуации. Сейчас, по-моему, среди молодежи есть две тенденции: одни из молодых людей грамотны, много читают и поэтому развивают свою зрительную память, даже участвуют в «Тотальном диктанте», другие – не считают это качество важным в жизни, не рефлексируют насчет правильности своей устной и письменной речи. Этим вторым больше нравится общаться в Интернете или путем SMS-сообщений, порождая тексты, в которых, как я уже говорила, сливаются устный и письменный варианты языка: там допустимо отсутствие знаков препинания, больших букв в начале предложения, орфографически выверенных слов и словосочетаний (вдруг ошибся и нажал не на ту клавишу!), вполне дозволено не использовать строгие правила синтаксиса, допустимы невербальные значки, выражающие человеческие чувства и эмоции. Поэтому такие тексты часто ущербны со многих точек зрения, хотя, если мы посмотрим, например, на записи разговорной речи, сделанные лингвистами, то найдем много особенностей, аналогичных тем, что есть в электронных сообщениях.
Если я буду опираться на свой опыт преподавания курсов «Стилистики русского языка» и «Лингвистического анализа текстов», то, к сожалению, могу констатировать, что у многих студентов вообще отсутствует чувство языка, они не умеют адекватно выражать свои мысли, анализировать тексты, даже если ты много раз демонстрируешь им, как и в какой последовательности надо это делать. Им трудно читать вслух художественные тексты, они не стремятся понимать законы построения текста. Конечно, есть отдельные уникумы, впитывающие каждое слово преподавателя, но таких всего 2-3 человека на всю группу. Но для них и стоит работать!
Об идеальной книжной полке
Прежде всего, на идеальной книжной полке с книгами о русском языке должны быть всевозможные словари: толковые, фразеологические, этимологические, орфографические, орфоэпические, словари синонимов и антонимов, словари иностранных слов и даже словари поэтического языка (например, «Словарь языка русской поэзии ХХ века», шесть томов которого уже вышли, «Материалы к словарю метафор и сравнений русской литературы XIX-XX вв.», уже представленные в трех томах, авторские словари великих поэтов и писателей). Может быть, я буду оригинальной, но я еще предложила бы также иметь словари, расширяющие представление о русской речи: Ермакова О.П., Земская Е.А., Розина Р.И. «Слова, с которыми мы все встречались. Толковый словарь русского общего жаргона», Химик В.В. «Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи», Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. «Большой словарь русского жаргона». Последние словари полезны тем любителям русской словесности, которые интересуются не только нормативным, но и разговорным языком, полным экспрессивных выражений, характерных для разных слоев населения. Это поможет им лучше понимать людей на улице и вступать с ними в общение, а также читать многие публицистические и художественные тексты.
Из книг о русском языке я бы посоветовала поставить на полку, если человек действительно интересуется языком, книги В.В. Виноградова, А.А. Реформатского, М.В. Панова, Д.Н. Шмелева, Ю.Д. Апресяна. Этот список можно продолжить. Из научно-популярных книг – книги современных популяризаторов русского языка – О.И. Северской «Говорим по-русски с Ольгой Северской» и «Говори, да не заговаривайся!» и И.Б. Левонтиной «Русский со словарем» и «О чем речь».
О состоянии языка
Я думаю, что язык совсем не умирает. Наоборот, он развивается и учится отражать современные реалии. Не надо бояться наплыва иностранных заимствований, те, что будут нужны и полезны языку, останутся, те, что лишние и неактуальные, из языка исчезнут. Не надо строго относиться к экспрессивным словам разговорного языка – они выполняют свою функцию, недаром их так много в произведениях русских классиков. Языку не страшны социальные бури – в них он закаляется, обновляется, становится более разнообразным. Язык отражает человеческое сознание, и пока жив человек, будет жив и язык!
Беседовала Ксения ТУРКОВА
