Аналитика

Где скрыты корни склонения Купчина, какое петербургское слово вряд ли знают москвичи, что подвело петербуржцев на «Тотальном диктанте» и правильно ли говорить в Петербурге «шаурма» — рассказывает филолог, член Совета по русскому языку при президенте и орфографической комиссии РАН Светлана Друговейко-Должанская.

— Почему, на ваш взгляд, петербуржцев так раздражает склонение Купчина?

— Почему люди не хотят склонять топонимы, вполне понятно. Для имен собственных важно, чтобы в любом контексте можно было узнать их начальную форму. Если мы говорим «за Пушкином», неясно, как выглядело слово в именительном падеже: «Пушкино» или «Пушкин». Поэтому склонение, в общем, не очень удобно. Тем не менее норма литературного языка обязывает склонять топонимы русского происхождения.

Корни этого лежат очень глубоко. Дело в том, что в древнерусском языке система склонения и спряжения была гораздо более сложной, чем сейчас. Система времен, например, была такая же, как в индоевропейских языках, — с перфектами и имперфектами. Всё это сломалось, но какие-то реликты остались. Мы говорим: «Я было пошла в магазин, но потом вернулась». «Было» в данном случае — остаток перфекта.

С существительными — то же самое. Типов склонения было гораздо больше. Например, «сон» и «сын» принадлежали к разным типам склонения, поэтому во множественном числе мы говорим не «сыны», а «сыновья».

— Много говорят о разнице в речи петербуржцев и москвичей. Так ли она заметна, на ваш взгляд?

— Есть отдельные слова, которые свойственны речи определенного региона. Например, вряд ли петербуржцы знают, что такое мультифора. Я тоже не знала, пока не побывала в Новосибирске. Оказывается, это пластиковый файл для документов.

Что касается Москвы и Петербурга, тут больше дело в их вечном противостоянии. Есть множество примеров: резинка или ластик, поребрик или бордюр. Некоторые уходят в прошлое, другие только появляются. Например, никто в Москве не знает, что такое пухто — уличный контейнер для мусора. На самом деле это аббревиатура — пункт утилизации хозяйственных твердых отходов. Слово чисто петербургское, потому что когда-то на этих контейнерах была написана эта аббревиатура.

Что касается разницы в произношении, она практически утрачена, но некоторые ее специально культивируют. Например, мой знакомый московский профессор говорит «коришневый». Что-то остается. В прошлом году петербуржцев в «Тотальном диктанте» подвело слово «удлиняют», которое многие написали с двумя «н» именно потому, что произношение долгого «н» в слове «длина» — чисто петербургская особенность.

— А говорить слово «шаурма» в Петербурге — это неправильно?

— В таких вещах невозможна оценка по шкале «правильно — неправильно». Как нам привычнее, так мы и говорим. Другое дело, что человек, который в Петербурге скажет «шаурма», привлечет к себе внимание как чужой, пришлый. Но ведь и тот, кто произносит слово «деньгами» с ударением на первом слоге, тоже привлекает к себе внимание — как носитель устаревшей, но всё еще высокой нормы.

— Недавно в России предложили создать лингвистическую полицию для борьбы с чрезмерным заимствованием иностранных слов. Как вы относитесь к иностранным словам в русском языке?

— Иностранные заимствования — это один из источников обогащения языка, отказаться от них невозможно. Язык очень тесно связан с общественной и политической жизнью страны. Появляется какой-то новый предмет, профессия из чужой культуры — и вместе с этим в язык приходит называющее их слово.

Вал заимствований, о котором сейчас так много говорят, для нашего языка не первый. То же самое было во время петровских реформ. Например, до петровской эпохи у русских не было такого кушанья, как кусок хлеба, намазанный маслом. Появились немцы и принесли с собой «бутерброд». А в XX веке появилось другое слово — «сэндвич».

— Нужно ли регулировать язык?

— Язык развивается самостоятельно. Довольно глупо было бы пытаться откуда-то сверху его реформировать. Представьте себе, что завтра нам всем в законодательном порядке запретят употреблять слово «кушать». Вряд ли люди будут соблюдать этот приказ.

Существуют государственные органы, которые следят за состоянием языка: Совет по русскому языку при Президенте РФ и Совет по русскому языку при Правительстве РФ. Они занимаются вопросами языковой политики — например, сохранения языков малых народов, создания словарей и справочников, способных обеспечить действие закона «О государственном языке РФ».

— Что сейчас происходит с русским языком? Можно сказать, что он упрощается?

— Все проблемы такого рода касаются не самого языка, а его носителей. Дело в том, что происходит утрата стиля.

Примерно то же происходило в конце XVII века. Один из моих любимых текстов — «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли». Он написан языком, в котором многое смешивается — и высокие старославянские обороты, и давние заимствования, и разговорные слова. Для той эпохи это было вполне нормально, потому что старая стилистическая система разрушилась, а новая еще не выстроилась.

В XVIII веке Ломоносов построил свою знаменитую систему трех стилей, и на протяжении трех веков она прекрасно действовала. Но сегодня эта система уже не работает, потому что даже в самых официальных ситуациях люди с легкостью позволяют себе жаргонизмы. Например, знаменитая фраза президента «мочить в сортире».

Должно пройти какое-то время, чтобы взбаламученная языковая стихия пришла в спокойствие и расслоилась заново. На это потребуется как минимум несколько десятилетий.

— Почему так происходит?

— С появлением интернета говорящих и пишущих публично стало гораздо больше. Еще в конце XX века дикторы по телевизору говорили исключительно по бумажке — по заранее написанному тексту.

Дело не в том, что неграмотных стало больше, а в том, что они стали заметнее. Мы их видим на экранах телевизоров, видим, как они пишут в интернете.

— Как вам кажется, если ли сегодня в языке нормы, которыми можно пренебречь?

— Существует разговорный язык, и его нормы допускают больше вольностей, чем нормы литературного языка. Например, в высоком стиле положено говорить «килограммов», но идя на рынок, я покупаю пять «килограмм» яблок. Это вполне допустимо. То же касается склонения числительных. Если вы встретите человека, который скажет «с восемью тысячами семьюстами пятьюдесятью шестью», то сильно удивитесь.

Некоторые формы, которые сегодня воспринимаются как ошибки, в недалеком будущем станут нормой, это неизбежно. Но это не значит, что сегодня ими можно пренебречь.

Другой пример. Недавно мой любимый ученик — писатель Вадим Левенталь — написал в своем фейсбуке, что слышал, как на одном петербургском мероприятии говорили «одел» и что норма «надел» устарела. Я могу в это поверить. Но я для себя такой вариант не рассматриваю. Есть даже такая шутка: «Невозможно одеть пальто на филолога».

«Одел» может стать нормой, но только в одном случае: если наиболее образованная часть общества, на основании речи которой формируется норма литературного языка, не станет держаться за «надеть» зубами и когтями, как она держится за произношение слова «звонить».

— Стоит ли держаться за эти нормы?

— Норма формируется в фокусе двух противоборствующих тенденций. Одна — языковой пуризм, а другая — антинормализаторство. Наличие двух взглядов позволяет найти золотую середину.

Светлана Друговейко-Должанская